Вслед за Великой Богиней

Картина таможенного досмотра тех времен передана весьма достоверно. Иллюстрацией интереса Пушкина к организации таможенной службы служит наличие среди книг его личной библиотеки сугубо специфического справочника: «Общий тариф для всех портовых и пограничных таможен Российской империи, кроме состоящих таможен в Астраханской, Оренбургской, Тобольской и Иркутской губерниях. Ч. 1. О привезенных из чужих краев в Россию товарах». В его начале помещен Указ Сенату Павла I от 12 октября 1797 года. Возможно, именно Указ более чем тарифы или, иначе говоря, пошлина привлек внимание Пушкина, чтобы появиться в строке: «Торговали мы не даром, неуказанным товаром…», т. е. товаром, не разрешенным Указом, контрабандой. Да и сам перечень разрешенных к ввозу и вывозу товаров не мог не представлять для поэта интереса. Такие книги, как «Общий тариф таможен», не покупают для семейного чтения, и Пушкин, приобретая ее, надеялся извлечь из книги вполне определенные сведения, чтобы использовать их затем в своих сочинениях.

Златокипящая Мангазея приносила ощутимый доход казне, и Москва вполне обоснованно стала опасаться потери своей доходной вотчины в результате захвата иноземцами или восстания инородцев. Чтобы не вооружать склонных к набегам самоедов, торговым гостям указывалось: «С собой оружия и топоров и ножей не брать, и того им ничего не продавать, а заповедных товаров — пищалей, зелья, саадаков, сабель, луков, стрел, железец стрельных, доспехов, копий и рогатин и иного какого оружия на продажу не возить». Посланное в начале 1616 года в Москву известие от тобольского воеводы Куракина, что немцы нанимают русских людей, чтобы из Архангельска провести их суда в Мангазею и Енисейское устье, перепугало царя Михаила Федоровича так, что он запретил под страхом опалы и кары плавать тем путем в Мангазею и обратно. С 1620 года стала хиреть некогда златокипящая Мангазея. Центр пушной торговли постепенно стал перемещаться в Енисейский острог, в котором служил еще один родич Александра Сергеевича — Матвей Степанович Пушкин, внук Гаврилы Григорьевича Пушкина.

Пока оставался свободным морской путь в Мангазею, гостиный двор и заставу можно было обходить: не доплывая до тазовского городка, высаживаться и идти в ненецкие чумы в тундре. С закрытием морского пути купцы изыскали другой путь для обхода таможни: из Енисейского края выходили на реку Вах и спускались по ней до Оби, на которой предстояло миновать сургутскую таможенную заставу. Что было далеко не просто из-за бдительности сургутского воеводы Пушкина.

В столбцах «сибирского приказа» приводится доклад о мягкой рухляди, незаконно «отписанной на государя» у промышленных людей сургутским воеводою Никитой Остафьевичем Пушкиным. Сын Остафия Пушкина Никита служил государю не за страх, а за совесть. И поэтому, когда в Сургуте появились промышленные люди с Пинеги Петр Прокопьев и Назар Матвеев с товарищами, которые, вопреки государеву указу, миновали Мангазею и не уплатили пошлину, строгий сургутский воевода, недолго думая, всю пушнину у них отобрал в казну, а самых незадачливых торговцев отправил под стражей в Москву.

В приказе Казанского дворца этих пинежан, бивших челом на незаконные действия воеводы, с пристрастием расспросили и определили, что сургутский воевода Пушкин «не взял с пинежан десятой пошлины», предполагая, что ее следует взять на Москве. Что касается отписки мягкой рухляди, то воевода поступил также неправильно: по государеву указу велено отбирать только дорогую, ценою более 200 рублей, рухлядь, которую и положено только присылать в Москву, а промышленным людям возмещать стоимость мехов на месте. У пинежан дорогих мехов не было и отправлять их в Москву не стоило. «И государь царь… отписки и выписку слушал и указал: у тех промышленных людей взять их с мягкой рухляди десятую пошлину собольми, а остальных отдать им, потому что сургутский воевода Никита Пушкин отобрал ее и прислал к ним не делом. К Пушкину же отписать с осудом, что он своими действиями промышленным людям учинил волокиту и убытки…»

Конечно, в приказе не возникло вопроса о вознаграждении пинежан, напрасно прогулявшихся от Сургута до Москвы и потерпевших от того большие убытки, из-за незнания законов и превышения власти воеводой. Для Пушкина царский выговор никакого практического значения не поимел — он продолжал воеводствовать и, судя по тому, что сын его Иван Никитич вскоре получил почетное назначение воеводой в Верхотурье, процветал, Иван Никитич Пушкин из Верхотурья получил перевод в Мангазею, после нее служил в Пелыме, где и умер в 1652 году. Начиная с Остафия он был третьим коленом сибирских воевод Пушкиных. Когда Иван Никитич отбывал на службу в Мангазею, на его место в Верхотурье заступил Иван Федорович Пушкин — сын тюменского воеводы Федора Бобрищева-Пушкина. Таможенная служба становилась наследственным занятием сибирской ветви рода Пушкиных.