Вслед за Великой Богиней (др. изд.)

Радостью своих открытий в «пушкинском» краеведении я не пожалел поделиться с доцентом пермского института, с которым мы делили номер московской гостиницы «Кузьминки». Шел перестроечный 1991 год. Страна кипела общественными инициативами, и Советский Фонд культуры собрал пушкинистов на очередную конференцию. Тюмень направила меня. Владимир Ильич, так звали доцента, к моим изысканиям проявил живейший интерес, поинтересовался, есть ли публикации, и выразил согласие прорецензировать рукопись будущей книги, если я, конечно, не против. Поскольку, по его мнению, работа у меня получается несколько неожиданная даже для специалиста, естественно, есть несколько спорных моментов. Именно спорных, а не ложных. А потому они имеют право на существование как предположение, как гипотеза. Книга может заинтересовать краеведением и Пушкиным начинающего, расшевелить серое вещество выпускников средней школы, зацикленных на хрестоматийных образах школьной программы. Не знаю, куда можно отнести вашу будущую книгу: то ли в область пушкинского краеведения, то ли к примеру народной пушкинистики. Одно бесспорно: она не претендует на роль строгого научного исследования, хотя в ней есть моменты, о которых пока еще никто не упоминал, — о первоисточниках Лукоморья, например. Это удачная попытка любителя старины заглянуть в сокровенные тайны нашей истории и литературы, самому во всем разобраться, не связывая себя догмами сложившихся стереотипов. Желание поспорить с авторитетами похвально. И для самих авторитетов не опасно. Но вот Пушкин?.. Не будет ли ущербен для его памяти несколько необычный взгляд на некоторые подспудные моменты его творчества? На мой взгляд, гению не может повредить, если исследователь его творчества в чем-то и ошибся. Но зато если кто-то, прочитав ваши мысли, задумается, засомневается и в желании поспорить засядет за пушкинскую литературу — значит, еще одна душа будет спасена от очерствения и равнодушия.

И хотя речь идет о поэте, рукопись не только о нем. Она о любви к своему краю, о гордости за его историю и культуру, о дружбе народов, его населяющих, об общих путях их развития. И конечно, не обошлось здесь без Пушкина. Потому что Пушкин — наше все.

Окрыленный участием и ласковым словом ученого, я растаял, вручил доценту свою бесценную рукопись и стал ждать рецензии, крайне зачем-то понадобившейся издательству. Но доцент с рукописью как в воду канул. Зато в пермском «Профсоюзном курьере» началась публикация глав моей будущей книги. К счастью, под моим именем. Я огорчился, написал «курьерам» ругательное письмо, и они немедленно прореагировали: публикацию прекратили, выслали грошовый гонорар и сообщили об этом моем побочном доходе в налоговую инспекцию. А второй экземпляр рукописи продолжал пылиться в книжном издательстве. Добродушнейший старожил тюменского Парнаса, мэтр всех начинающих, Зот Тоболкин, полуобняв меня за плечи, усмехнулся: «Ты думаешь, свердловчане тебя напечатают? Да никогда. Они начинающих тюменцев не издают. Вдумайся, какая у них аббревиатура… Ты лучше попробуй в толстые журналы». Я внял голосу опыта и пошел забирать рукопись из отделения издательства. Вальяжная редакционная дама сделала большие глаза: «Вы свою рукопись получили. И не говорите нет». Но я оказался настойчивей, чем она предполагала, и после долгих пререканий запыленную папку удалось найти и извлечь из забвения.

Как оказалось, толстые издания отнюдь не жаждали публикаций провинциального автора, задумавшего писать (вы только подумайте) о самом Пушкине.

«Литературная Россия» откликнулась первой: «Просим извинить за задержку с ответом, которая была вызвана необходимостью консультаций по Вашему материалу…»

Любезный моему сердцу «Урал» откровенно поиздевался: «…любительское пушкиноведение — прекрасная вещь… но если на Камчатке станут утверждать, что Лукоморье у них, то в Архангельске вообразят, что Лукоморье — это берег Белого моря, а уж в Крыму докажут непременно, что оно Каркинитский залив. В. Клепиков».

Бедный Клепиков… Жалко мне его стало. Если не дано — значит, не дано. До глухого не достучишься.

Пришлось стучаться в другие двери. Посылаю рукопись по обнадеживающему адресу: Петрозаводск, ул. Пушкинская, литературно-художественный журнал «Север». И очень скоро получаю по-северному приветливый ответ: «Тема, избранная Вами, — показать на примере рождения к жизни образа Бабы-Яги — сейчас актуальна. И поработали Вы основательно — переворошили столько разнообразного материала. Хотя не скрою, меня некоторые вещи и удивляют: например, ваш взгляд на раннюю историю славян, заимствованный, по всей вероятности, от Шлецера или его последователей… (И хотя о Шлецере я узнал впервые из приводимого здесь письма, это не помешало мне приободриться.) Хуже другое: наш журнал — самый тонкий среди "толстых", и сейчас, когда идет очень интересная проза, и практически без сокращений, трудно будет напечатать…»

Интересная проза — это рукописи из стола, открытые перестройкой и гласностью.