Вслед за змеями

С тихим треском по лезвию пробежала трещина, а острая холодная боль отдалась в руку даже сквозь ткань. Сердце сбилось с ритма, а в ушах зашумело от вспыхнувшего стеной огня азарта. Боль только бодрила и будоражила, что Марье холодные покусывания ножа после долгого сна в ледяном кристалле, после ледяной брони, что она носила добровольно?

И она снова занесла нож.

С каждым ударом трещина на лезвии становилась все глубже и шире, и Марья надеялась только, что успеет разбить все украшения прежде, чем нож развалится. И когда последний самоцвет освободился от оправы и засиял ярче, нож прямо в ее руках развалился на части, а онемение прокатилось по правой стороне тела. Пришлось пару минут растирать руку, прежде чем к ней вернулась чувствительность.

Выбрав среди жемчуга самоцветы-глаза, Марья спрятала их в мешочек на поясе, где до этого лежали подарки хозяйки. Камни тут же нагрелись, щедро делясь мягким, уютным теплом, и Марья улыбнулась.

Она оглянулась на окно, и за ним еще слабо розовел рассвет, но под ее взглядом заря налилась яростной дневной белизной, и свет золотыми квадратами расчертил пол, словно время, замершее в любопытстве, опомнилось и понеслось вскачь, наверстывая минуты втрое быстрее, чем надо. Марья сглотнула и ухватилась за цепочку негнущимися пальцами. Сколько же прошло времени?

И где теперь Андар?

Паника снова накрыла волной, и только неприятный влажный холодок на груди пробился сквозь ее темноту.

Марья опустила глаза и увидела, как над кристаллом по рубахе расползается кровавое пятно.

* * *

Не осталось времени сомневаться и выбирать. Финист прыгнул еще до того, как оформилась мысль, и ужас сдавил сердце – куда ты, зачем ты, только вдвоем умрете! Но он успел – поймал запястье Соколицы, сжал его – в острых птичьих когтях.

Он и сам не верил глазам, да и как им верить, если кожу ее он и чувствовал кожей? Но падение стало медленнее и ровнее, превращаясь пусть не в полет, но в планирование. Несколько тяжелых суматошных взмахов невидимых крыльев – и они упали на кусок скалы, зависший в нигде. В последний момент Финист успел извернуться и оказаться снизу, удар о камни выбил воздух из груди, а в голове рассыпались искры. Белые-белые искры, которые не сразу сложились в удивленное лицо Соколицы. Вокруг бушевал и выл ветер из бездны, и над их головами раскачивалась мерцающая нить оборванного моста.

Сердце колотилось в горле, и Финисту не сразу удалось вдохнуть. Соколица скатилась с него, не отводя от него недоверчивого взгляда. Ее прохладные руки осторожно ощупали его затылок, и боль послушно отступила, словно была ненастоящей.

– Цел?

– Как видишь.

Улыбка далась тяжело, а глаза уже застила тьма запоздалого ужаса и гнева. На что он надеялся?! Зачем бросился за ней, ведь хотел только – выжить? Ответ кололся в груди, но Финист не собирался его замечать: лабиринт и так уже успел протащить его носом по всем ошибкам.

Куда большей болью отзывались крылья – невидимые, несуществующие крылья, раскрывшиеся всего на миг и снова исчезнувшие. Финист давно привык жить с пустотой вместо птичьей ипостаси, и теперь надежда тлела и обжигала нутро, но еще больше жгло понимание – это все морок, ложь, и не более того.

Только отчего же так болят плечи?

Хоть снова в бездну прыгай ради одного мига, когда крылья разверзнутся за спиной, ловя потоки воздуха.

– Спасибо.

Финист медленно сел и сгорбился, уставился на руки. Может, ему все показалось?

– Ты знаешь, – медленно заговорил он, даже не обернувшись к ней, – у меня давно уже не осталось крыльев – пришлось расплатиться ими за возвращение в мир живых. Так что не благодари меня – я не пытался тебя спасти. Если падать – то вместе. Без тебя, знаешь ли, у меня вообще нет шансов договориться со Змеей. – Он усмехнулся и обернулся к Соколице. Ее лицо светилось, и не разобрать было, хмурится она или улыбается. – Вряд ли она питает ко мне добрые чувства. Я пытался ее убить. Ну, или тебя – с какой стороны посмотреть.

Соколица фыркнула и уселась рядом, свесила ноги с края обрыва.

– Вся твоя авантюра в Нави была попыткой меня убить. Этим ты удивить пытаешься?

Финист свесил ноги рядом с ней, и порыв ледяного ветра тут же обвил их змеями.

– Ты почти превратилась… твое тело почти превратилось в хищную нечисть. Змея даже кормила тебя: нашла укромное место, подобрала жертв… Ты пожирала их заживо, и я привел Марью, чтоб она увидела это. Увидела – и прекратила грезить о том, что тебя еще можно спасти, – он говорил, и маска паяца медленно сползала, обнажая его истинное лицо. Он сам не знал, что под ней, и боялся узнать, что уже ничего, что все, что от него осталось, – навья без лица, с одним только голодом и тоской, но не по крови и теплу, а по небу и свободе. – Я хотел, чтоб она сама убила тебя. Это сломало бы ее, изменило, и тогда – может быть – мы стали бы свободны друг от друга.

Он сглотнул и с наигранной веселостью продолжил:

– Но можешь не переживать. Твоя маленькая глупенькая сестрица удивительно упряма – вся в тебя! Она отказалась. И тогда удар нанес я. Вот за это Змея меня сюда и отправила.