Всполошный звон. Книга о Москве

«Это было рано утром 12 октября. В доме Веневитиновых, дальних родственников Пушкина, собрались друзья поэта. Кроме братьев Веневитиновых, пришли литераторы Киреевские, Соболевский, Хомяков, историки Погодин и Шевырев, несколько студентов Московского университета. Все с нетерпением ждали Пушкина. Он приехал в 12 часов. С первых строк „Бориса Годунова“ слушатели затаили дыхание. „Какое действие произвело на нас это чтение — передать невозможно, — писал много лет спустя Погодин. — Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых мы все знали наизусть… Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и между тем поэтическую, увлекательную речь! Первые явления выслушали спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущение усиливается… Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления… Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь…“»

Чтение трагедии не прошло бесследно для поэта. Вскоре он получил строжайший выговор от своего нового «цензора»…

Напротив Кривоколенного находится улица Мархлевского, бывший Милютинский переулок. Когда-то шелковая мануфактура Милютина считалась одной из лучших в стране. Алексей Яковлевич Милютин был комнатным истопником (отсюда в его позднем дворянском гербе вьюшка), любимец Петра I и вышел в первые богачи своего времени. Самый известный после Милютина здешний житель — карточный игрок Нилус.

Улица не может гордиться своим Веневитиновым, не встретишь тут памятных досок. (Впрочем, в Милютинском увидел свет глава символистов Валерий Брюсов, но мемориальным стал другой дом — на Первой Мещанской.) А вот насчет другого Веневитинова все не так просто. Когда человек уходит в восемнадцать мальчишеских лет, трудно сказать, в кого бы он вырос. Мой младший друг, скуластый раскосый Оська, сын живописца, графика и оформителя Владимира Роскина, был редкостно даровит. Он оставил с десяток листов трагических рисунков. На всех присутствовал знак свастики. Фашизм пытал, терзал, уничтожал человеческую плоть. Шли в пике «юнкерсы». Падали бомбы на городские крыши. Перли вперед солдаты в рогатых касках, почти закрывающих лица, с прижатыми к брюху автоматами. Резиновые дубинки обрушивались на головы. Волосатый кулак ломал челюсть, крошил зубы. Задастые, с закатанными выше локтей рукавами, узколобые неандертальцы били, пытали, жгли, расстреливали. В пыточных застенках, за решеткой тюрем, за колючей проволокой лагерей в лужах крови умирали люди с нежно-скуластыми лицами и раскосыми глазами: ни одному из них смерть не могла навязать безобразной позы. На каком сильном чувстве творил шестнадцати-семнадцатилетний мальчик свою «Гернику»! И всюду убивали его — он словно провидел свою судьбу.

Он ненавидел жестокость, ему не уцелеть было в современном мире. Его убили на Северо-Западном фронте, когда он во время боя выносил из-под огня тяжело раненого товарища.

А еще он оставил альбом с фотографиями, который назвал «Московский дождь» — песню одиночества и надежды. По-моему, он снимал лучше знаменитого Александра Родченко, друга Маяковского и его отца. Во всяком случае, в его снимках больше человечности.

И еще он был замечательным актером: пластичным, музыкальным, с острым чувством юмора. Фашистская пуля убила сразу троих: художника, фотографа, артиста.

И еще один переулок выходит на Мясницкую — Фуркасовский. Свое название переулок получил по домовладельцу, французу Фуркасе, в XVIII веке. Был этот выдающийся человек то ли «паричным» мастером, то ли портным. Как легко у нас разделываются со старыми, заслуженными именами улиц и как бережно сохранили имя неведомого французского умельца давних лет! Я не против этого, помилуй Бог, хорошо, что осталось это смешное название, я за то, чтобы и с другими улицами поступали столь же бережно. К Мясницкой был нежно привязан Владимир Маяковский, много лет проживший у Мясницких ворот. Недаром он еще в 1921 году ратовал за скорейшее приведение в порядок сильно запущенной улицы — «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и всероссийском масштабе».

Я знаю, что о многом не сказал. О филологической семинарии в Кривоколенном, учрежденной Новиковым и его сподвижником Иваном Шварцем, о том, что в Малом Златоустинском жил Матвей Казаков и держал при доме небольшую архитектурную школу, и о многом другом. Да ведь Москва неисчерпаема в каждом своем уголке, и разве охватить в одном очерке такой огромный мир, как Мясницкая!

Из Москвы на север