Всполошный звон. Книга о Москве

Но по мне, самым лучшим был крошечный театрик Завадского. Достаточно сказать, что там играли молодые Марецкая, Абдулов, Мордвинов и Плятт. И были превосходные артисты: Алексеева — партнерша Мордвинова, Мей, Фивейский, возможно, я кого-то запамятовал. «Школу неплательщиков» оформлял чудесный Александр Тышлер.

Самым большим моим потрясением был «Ученик дьявола». Умная, ироничная и вместе трогательная пьеса Шоу нашла своего режиссера и своих актеров. Великолепен был Мордвинов в роли Дика, ученика дьявола, — огненно рыж, белозуб, насмешлив и романтичен! А генерал Бергойн — Абдулов, сколько тонкости в иронически-пристальном взгляде, скептической улыбке, в каждой скупо отмеренной реплике; а трепетная Алексеева в роли жены пастора, ее непорочное сердце очнулось для огненного бунтаря и безобразника Дика! Сколько раз бывал я на этом спектакле, и случалось, актеры выходили на сцену усталые после долгого репетиционного дня, но они сразу обретали второе дыхание в любимом спектакле и всегда играли с удовольствием и подъемом. Как это прекрасно, когда театр оказывается праздником и для исполнителей, и для зрителей! А ныне праздник почти ушел из театра, как правило, актеры отбывают повинность на сцене, выполняют скучный, надоевший урок. И что за странная тайна: в то неблагополучное время, в преддверии апокалипсиса тридцать седьмого года, театры цвели, а ныне ничего не получается. Создали кучу новых театров, но нет там жемчужного зерна. Осип Мандельштам говорил: «…Всякий балет до известной степени крепостной». Неужели это относится и к драматическому театру и воздух свободы ему противопоказан?

Но судьба моего любимого театра все же оказалась печальной. Его сослали в Ростов-на-Дону. По личному распоряжению Корифея всего. Сперва хотели послать туда МХАТ-2, но художественный руководитель Берсенев заупрямился, театр площадно изругали и расформировали. Завадскому не захотелось такой участи для своего детища, он поехал, и я не смог пойти в шестой, седьмой и… надцатый раз на полюбившийся мне спектакль «Соперники». Иные актеры не поехали: Абдулов, Марецкая, Плятт, они перешли в театр Моссовета. Алексеева оказалась в каком-то воинском театре в Берлине. Кажется, Мордвинов тоже недолго задержался в Ростове-на-Дону. Завадский довольно долго пробыл там, поставил «Горе от ума» и сам сыграл Чацкого. Этот спектакль привозили в Москву, все было очень добротно и квалифицированно, но праздник погас. Не знаю, много ли выиграл Ростов-на-Дону, получив остатки чудесного театра, но Москва много потеряла. Впрочем, потери этим не ограничились. Один за другим были закрыты, точнее, разогнаны: театр Мейерхольда, Камерный, Новый, «Семперанте», «Театр обозрений», студия Симонова, театр Охлопкова. Все оставшееся было МХАТом, зашедшим в тупик.

Как и всегда, я пытался выяснить, кто из знаменитостей жил на улицах, о которых идет рассказ. Урожай оказался на редкость скуден. Улица Большая Лубянка дала приют в доме № 28 художнику Василию Пукиреву, автору одного из самых популярных полотен «Неравный брак». Сретенка отмечена местожительством скульптора Сергея Волнухина, создавшего памятник первопечатнику Ивану Федорову, а дом напротив (№ 16) принадлежал жене великого Павла Мочалова, лучшего Гамлета на русской сцене.

Есть замечательная картина не слишком уж много создавшего Алексея Саврасова (он столько раз копировал своих «Грачей», что для новых работ не оставалось времени) «Сухарева башня», написанная в 1879 году. Даже поверить трудно, что в пору, так приближенную к нам русской классикой, Москва являла подобную убогость: избушки под тесовыми заснеженными крышами, деревянный забор, голые по зиме, сиротливые деревья, опушенные снегом кусты и лишь у подножия невероятно высокой среди всеобщей малорослости башни двухэтажный каменный сарай. «А не Сретенка ли это? — подумал я, ориентируясь на фасад башни. — Похоже, что Сретенка, только взятая художником не спереди, а с тыла».

В моем детстве Сухарева башня была любимицей московских жителей. Лишь храм Христа Спасителя, построенный на лепту народную в память о павших в войне с Наполеоном, был любим горячее. Москвичи, как я уже говорил, придумали для Сухаревой башни ласковое прозвище: невеста Ивана Великого.

Возвел эту башню повелением царя Петра наш соотечественник Михаил Иванович Чоглоков. Необычная его фамилия возникла как прозвище: чеглок — птица из семейства соколиных. Этой почетной клички удостоился предок зодчего Иван Пружанин, выходец из белорусского городка Пружаны. Михаил Иванович был мастером на все руки: выдающийся архитектор, он не меньше преуспел в живописи — расписывал боевые знамена, писал фрески в царских палатах, а в покое царевича Алексея выводил «живописные письмена на полотне». Несколько загадочно звучит сообщение, что его посылали на двор адмирала Лефорта «для письма новозавоеванного города Шлиссенбурга».

Сухарева башня явилась первым гражданским сооружением в России подобного масштаба, до этого столь высоко возносились лишь церковные колокольни.