Вспоминая Владимира Высоцкого

Володя Высоцкий не снимался в моих картинах. У каждого режиссера сложился свой тип героя. Не было в фильмах, которые я ставил, персонажа, походившего по темпераменту, внутреннему миру, внешности на Володю. Он актер другого плана, другого жанра. Мне кажется, что фильмы, в которых он работал, не смогли в полной мере раскрыть его талант. Не нашлось при его жизни в кинематографе режиссера, который смог бы «размять» его, помочь ему в совершенстве раскрыть его творческую индивидуальность. Теперь бы это, наверное, смогли сделать и Михалков, и Соловьев, и Шахназаров… Правда, есть у него удачная роль в фильме Говорухина «Место встречи изменить нельзя».

В театре — другое. Там ему удалось сделать больше. А он человек, бесспорно, талантливый.

Я был в Бразилии со своей картиной и давал интервью корреспонденту крупной газеты. И меня поразило, что там очень хорошо знают песни Высоцкого. Мировая известность. Может, мы до конца еще не понимаем, какого масштаба был человек.

В. Михайлов «БОЛЕЛО ЗАГНАННОЕ СЕРДЦЕ»

Стало уже общим местом для каждой второй статьи о Владимире Высоцком: слушая его песни, ветераны войны видели в нем собрата по фронтовым окопам,

спортсмены — упрямого скалолаза, геологи — товарища по судьбе первопроходцев тайги. Своим называли его нефтяники Тюмени и парашютисты, циркачи и археологи, моряки и полярники, звероловы и шоферы дальних рейсов. Если бы он прожил по временной последовательности жизни всех тех людей разных профессий, о которых успел написать и спеть, в сокровенную суть которых умел перевоплотиться до иллюзии достоверности, он бы никогда не умер.

Но судьба распорядилась иначе. Он сам в одной из песен-стихотворений рассказал о доле истинных поэтов, чья жизнь оборвалась трагически рано — «на цифре 26», «на цифре 37». Было ли у него предчувствие беды? Судя по всему, было. Ведь умирал же он уже один раз в клинике Склифосовского. Ведь болело загнанное сердце. Ведь были часы и дни невероятной усталости и тоски. Не об этом ли молил он своих «коней привередливых»: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее… Я дожить не смогу, мне допеть — не успеть…» А кони мчались «вдоль обрыва, по-над пропастью». Может быть, и мелькала мысль, такая по-русски понятная и привычная: авось проскочу через тот рубеж, доживу, допою. Увы, не проскочил…

Сегодня в серьезных научных журналах пишут о «феномене» Высоцкого. А он писал о себе: «Я весь в свету. Доступен всем глазам». И ждал хотя бы одного теплого слова, что растопило бы лед официального молчания. Издают книги стихов. А он мечтал хотя бы о маленькой подборке в толстом журнале. Склеивают любительские пленки, наскоро готовят ленты о нем. А его Гамлет на сцене Таганки остался лишь в памяти коллег и зрителей. Выпускают фильмы с его участием. А он так и не дождался премьеры иных из них. Присваивают ему высокие звания (посмертно). И не исключено, что и десять тысяч профессиональных литераторов признают его, наконец, равным себе и примут в свой союз (тоже, разумеется, посмертно). А он доверчиво просил нынешних безутешных мемуаристов помочь, подсобить, протолкнуть, напечатать, получая в ответ снисходительное похлопывание по плечу да ссылки на занятость и трудности…

Ах, если бы ему хотя бы частицу сегодняшних наших слов и признания — да в то время, когда его могли запросто, как мальчишку, ссадить не только с автобуса, везущего представительную делегацию на встречу с зарубежными кинодеятелями, но и «высадить» из очередного фильма, поручив другому исполнить его выношенные сердцем песни!

Так в чем же «феномен» Высоцкого, о котором заговорили даже суровые философы? Грядущие биографы поэта, певца, артиста, авторы объемистых монографий, которые уже пишутся в тиши ученых кабинетов, разберутся, конечно, досконально, каким образом мальчишка, родившийся на Первой Мещанской улице Москвы, гонявший с приятелями по Большому Каретному переулку (столь близкому теперь миллионам людей, хотя и само название исчезло с карты города), стал тем Владимиром Высоцким, имя которого известно всему миру. Для нас же, его современников, втайне переписывавших его почти «подпольные» магнитофонные записи, ловивших звуки хриплого, неповторимого его голоса из окон домов, с особым чувством доверия принимавших любую его экранную роль вплоть до блистательного Жеглова, он был тем «неподкупным голосом», «эхом народа», каким, по мысли Пушкина, и должен быть истинный поэт. Позже об этом сказал Некрасов: «Я лиру посвятил народу моему». Еще позже — Есенин: «Я пел, когда мой край был болен».