Вспоминая Владимира Высоцкого

В окончательном варианте фильма от роли мало что осталось. Сохранилось лишь несколько сцен, которые прекрасны сами по себе, но оставляют чувство недоговоренности.

По странному стечению обстоятельств в той же Одессе ты снялся в одной из своих последних ролей — на этот раз на телевидении — в сериале из шести фильмов, рассказывающих о борьбе с бандитизмом в послевоенные годы (речь идет о фильме «Место встречи изменить нельзя». — Ред.). Успех этого многосерийного фильма так велик, что во время его показа, говорил ты мне, у всей России перехватывает дыхание. И это было действительно так, я видела это. На улицах никого не оставалось, когда ты появлялся на маленьком экране. Между прочим, это был один из немногих положительных героев, сыгранных тобой в кино или на телевидении. Но кем бы ни были твои герои, ты всегда нравился публике.

Отрицательные роли больше соответствовали представлению о тебе, сложившемуся у людей при прослушивании твоих песен, рассказывавших о жизни ребят с московских улиц, о хулиганах, ворах, отверженных. С годами в твоей поэзии стали появляться более глубокие темы, заставлявшие думать. Худо-бедно одни роли сменялись другими, и наконец, тебе дали возможность сыграть в кино в «Каменном госте» по Пушкину. И в этой роли поднимаются все те проблемы, которые ты затрагивал в своих последних стихах: преодоление себя, мучительные поиски ответа на вопрос о смысле жизни, бунт перед лицом произвола, фрондерский юмор в ответ на отсутствие свободы.

Однажды вечером ты возвращаешься домой в игривом настроении и, бросившись на диван, сообщаешь мне:

— Я — от Хрущева.

Заметив мое удивление, ты рассказываешь, что потерявший власть Хрущев живет недалеко от Москвы, что он пригласил тебя встретиться «по-простому», а тебе было любопытно увидеть этого человека, который руководил Советским Союзом, допустил некоторую либерализацию в искусстве и, что особенно важно, выступил с докладом о преступных делах Сталина. Захватив гитару, ты приехал к нему. На столе стояли пирожки и, конечно же, охлажденная водка. Старый Никита Хрущев сразу же засыпал тебя вопросами.

Его особенно интересует, как ты писал песни о войне.

Он считает, что бывшие солдаты много тебе рассказывали о ней. Когда ты говоришь ему, что тебе достаточно почувствовать себя в положении того или иного персонажа, точно так же, как это делают актеры, Хрущев крайне удивляется. Наступает вечер жаркого летнего дня, ты спел много песен, в том числе совсем новых. В полумраке ты рассматриваешь круглое красноватое лицо бывшего первого секретаря. Когда ты задаешь конкретный вопрос о художниках-абстракционистах, выставку которых он приказал смести бульдозерами, Никита Хрущев взрывается:

— Меня обманули, мне не объяснили. Я ничего не понимаю в живописи, я крестьянин…

ВСТРЕЧИ

В Нью-Йорке два дня подряд мы с удовольствием ходим на выставку Кандинского в музее Гуггенхейма. За рулем желтых такси, которые возят нас по городу, часто сидят русские иммигранты. Некоторые узнают тебя, не верят своим глазам, а затем резко тормозят, создавая новые пробки. Таксисты зазывают тебя в свой дом, в гости, хотят показать тебя друзьям, услышать твои песни.

На следующий день у нас встреча с Иосифом Бродским, русским поэтом, которого ты уважаешь больше всего. Приходим в условленное место — маленькое кафе в Гринвич-виллидж. Ты садишься за стол, пьешь чай и с удовольствием беседуешь с ним, перескакивая с одной темы на другую. Читаешь Бродскому свои последние стихи. Он с серьезным видом слушает тебя, потом уводит нас погулять по улицам. Бродский любит этот квартал, в Нью-Йорке он живет уже много лет. На улице очень холодно, ты покупаешь мне легкую шапочку, чтобы у меня не мерзли уши. Возле тротуара среди мусора видишь использованные шприцы и зло ударом носка отбрасываешь их в сторону подальше.