Вспомни меня. Книга 2

– А, нет, оно не главное, далеко не главное, совсем не главное. Но важное – я теперь только это понимаю. Оно важное для тебя. Да и для меня тоже… Та девушка, она потрогала мои волосы, а ты это увидела и разозлилась. Я тоже разозлился немножко, ну, потому что это совсем не про меня. Дело в том, что я не воспринимаю девушек. Может, это и не совсем нормально, но факт. Я не реагирую на них… никак. Точнее, их «особое» внимание вызывает у меня раздражение, а нагота отторжение… иногда, в некоторых особо наглых случаях даже отвращение. Это важно, потому что тебе не нужно меня ревновать! Никогда. Просто потому что в моей голове в принципе не начинается тот процесс, о котором тебе стоило бы беспокоиться. А я ведь раньше тоже тебя ревновал, хоть и не признавался, но недавно понял, что тоже не стоит! – улыбается. – С кем бы ты ни проводила время, в чьей палатке бы ни ночевала, смотришь-то всегда только в мою сторону. В общем, мы с тобой оба не про «это». Просто у нас есть… кое-что гораздо большее, и появилось оно так давно и так рано, что мы никогда до конца не осознавали его ценность.

– Теперь осознали.

– Теперь, да. А главное в том… мы такие хрупкие, уязвимые… и у нас так мало времени! Всё теперь кажется таким… малозначимым.

Внезапно он протягивает руку и с какой-то томительной, неспешной ласковостью убирает волосы подальше от моего лица.

– Уже почти до плеч доросли…

– Прости, что отрезала их.

– Прощаю. Тем более, что ты пообещала больше никогда такое не вытворять… не посоветовавшись!

Потом наклоняет голову на бок, долго бродит взглядом по моему лицу, и внезапно признаётся:

– Какая же всё-таки ты красивая… у меня!

OneRepublic – Take It Out On Me (Official Audio)

И я внезапно вспоминаю, как это было. Самый первый червь сомнений. Школьная подруга как-то доложила суть и содержание разговора других девчонок нашего класса обо мне. Одна из них сказала: «Как такой мог повестись на такую?». У меня не было никаких сомнений в собственной привлекательности. Может, я и выглядела в глазах подруг посредственной, но дома мне так часто повторяли, какая я красотка, что вытравить эту убеждённость было не так уж и просто. Короче говоря, переданные сплетни не нанесли ущерба самооценке, но больно ударили по тому, как я стала воспринимать его. До того момента мне не приходило в голову, что он привлекателен и для других. Ещё в детстве мне частенько доводилось слышать восторги по поводу его внешности, но только от посторонних людей, дома никто и никогда не обращал на это внимания. Он был просто один ребёнок из многочисленных детей большого семейства. Мой самый лучший друг. Мой самый близкий человек, всегда и неизменно часть меня.

Я помню его… в самых первых своих воспоминаниях. Он там всегда очень активный и часто сосредоточен на мне. Мы вместе играли, вместе ели, чистили зубы, отдыхали у моря, учили таблицу умножения, болели ветрянкой. И только в пятнадцать, когда одноклассницам вздумалось нас обсудить, мне вдруг стало понятно: «Он не просто мальчик. Он парень, на которого обращают внимание, а значит, у него есть выбор. А значит, выбор есть и у меня.»

Мы друг друга словно и не выбирали никогда. Мы с самого начала были вместе. И если родители увозили его на месяцы в Европу, я очень страдала, но только в первое время. Потом жизнь налаживалась, текла своим чередом. Когда он возвращался – всегда минимум на полголовы выше, первые часы общения мы были словно чужими и даже не знали, о чём говорить.

Однако все наши близкие почему-то были убеждены, что во взрослой жизни мы так и будем держаться вместе. То есть, никто прямо об этом не говорил, но все это знали, включая нас. И вот, у меня возник вопрос: «А кто заложил это знание в наши головы?». Что если мы – это никакое не «мы»?

Бабушка очень огорчилась, когда я впервые высказала ей эти соображения. Она молчала и не могла подобрать слов. Потом, конечно, выдала что-то очень умное и убедительное, что я, разумеется, сразу же забыла, но вот длительная пауза и её растерянность только углубили мои сомнения.

Эта идея – проверить, насколько реальны наши чувства, насколько в действительности мы являемся частями целого, возникла именно в моей голове.

Он был в бешенстве, хотя редко терял самообладание – так его воспитывали – никогда не фонтанировать отрицательными эмоциями, переживать их поэтапно и осознанно. В тот момент, когда я предложила подвергнуть наши так называемые чувства тестированию, я думала его разорвёт от негодования. Он не орал, но только по раздутым ноздрям и округлённым глазам можно было догадаться, чего ему это стоило.

– Ну и бред! Большего бреда в жизни не слышал! – сказал он.

Вернее, процедил сквозь зубы.

Но так уж повелось, что, если я что-нибудь втемяшу в свою голову, ему приходится рано или поздно с этим согласиться. И начать думать, как выпутаться.

И сегодня, когда я вспоминаю о том, что мы пережили… точнее, как выжили, с ужасом осознаю цену своей глупости.