Вспомни о Флебе (перевод Г. Крылов)

И вот они заявились, эти супербогачи, эти бездельники – в арендованных кораблях или на собственных крейсерах. Сейчас они трезвеют, проходят курс пластической хирургии или поведенческой терапии (или того и другого), чтобы выглядеть приемлемо, потому что даже в этих рафинированных кругах существует такое понятие, как «приличное общество», а выглядеть прилично ох как непросто после месяцев, проведенных в роскошных и невообразимых дебошах или извращениях, особенно для них, притягательных или модных сегодня. В то же самое время они сами или с помощью шестерок собирают все свои аоишские кредиты (только наличность, никаких долговых расписок) и прочесывают больницы, сумасшедшие дома и криохранилища в поисках новых Жизней.

Сюда же прибыли и прихлебатели – те, что околачиваются рядом с Ущербом, искатели удачи, когда-то проигравшие и теперь отчаянно желающие взять реванш, если только удастся наскрести денег и Жизни… и человеческие подонки особого рода: эмоти, жертвы эмоциональных осадков игры; падальщики, которые живут, подъедая крошки с барского стола и терзания, срывающихся с губ их героев – Игроков в Ущерб.

Никому не известно, как все они узнают об игре и даже как добираются сюда вовремя, но слухи всегда доходят до тех, кому это по-настоящему нужно или просто любопытно, и они появляются, как вампиры, готовые к игре и разрушению.

Первоначально в Ущерб играли при чрезвычайных обстоятельствах, потому что в местах, хотя бы отдаленно притязающих на принадлежность к цивилизованному галактическому сообществу (хотите верьте, хотите нет, но игроки считают себя его частью), в эту игру можно было играть лишь тогда, когда закон и мораль сходят на нет, только в условиях смятения и хаоса накануне грандиозных катастроф. Теперь возникновение новой звезды, взрыв планеты и прочие катаклизмы считаются своего рода метафизическим символом бренности всего сущего, и поскольку Жизни, занятые в Полной Игре, – это исключительно добровольцы, власти многих мест (как, например, старого доброго, толерантного Вавача, оплота гедонизма) дают официальное разрешение на проведение игры. Некоторые говорят, что прежде игра была другой, что теперь она стала чем-то вроде рекламного хода, но я утверждаю, что она остается игрой для безумцев и дурных людей; богатых и беззаботных, но не безразличных, отвязанных… но и приземленных. Люди по-прежнему умирают при игре в Ущерб, и не только Жизни или игроки.

Ущерб называют самой упадочнической игрой в истории. В его защиту можно сказать, пожалуй, только то, что кое-кто из самых порочных людей в галактике посвящает свое время Ущербу, отвернувшись от реальности; одни боги знают, до чего бы они додумались, не будь этой игры. И если от нее есть какая-то польза, кроме напоминания (словно мы нуждаемся в таком напоминании) о том, насколько могут обезуметь кислородпотребляющие двуногие углеводные формы, то польза эта в том, что игроки в Ущерб, случается, расстаются с жизнью и другие на какое-то время с перепугу затихают. В эти безумные, как считается порой, времена любое уменьшение или отступление сумасшествия нужно приветствовать.

Вскоре я начну еще один репортаж – уже после начала игры, из аудиториума, если только смогу попасть туда. А пока до свидания и всего наилучшего. Это был Сарбл Глаз из города Эванот на Ваваче».

Изображение человека, стоящего под лучами солнца на площади, погасло на наручном экране; моложавое лицо в полумаске исчезло.

Хорза опустил рукав на свой экран. Индикатор медленно мигнул, отсчитывая секунды, оставшиеся до разрушения Вавача.

Сарбл Глаз, один из самых знаменитых независимых журналистов гуманоидной галактики – прославившийся, кроме прочего, умением попадать в те места, где его меньше всего ждали, – теперь, вероятно, пытался проникнуть в игровой зал, если только уже не пробрался туда; репортаж, который только что видел Хорза, был записан этим днем. Сарбл, конечно же, загримируется, а потому Хорза был рад, что заранее сунул на лапу кому надо и пробрался в зал до выхода в эфир этого репортажа: после выступления Сарбла охранники стали еще бдительнее, хотя и до того были настороже.

Хорза в обличье Крейклина выдавал себя за эмоти (одного из эмоциональных наркоманов, которые, следуя неверными и тайными путями, посещали основные игры на самых поразительных задворках цивилизации), обнаружившего, что все места, кроме самых дорогих, уже распроданы днем ранее. Пять десятых аоишского кредита, которые имелись у него утром, уменьшились до трех, хотя еще оставались кое-какие деньги на двух приобретенных им кредитных карточках. Но по мере того, как приближалось уничтожение, реальная стоимость этих денег должна была падать.

Хорза, глубоко и удовлетворенно вздохнув, оглядел большую арену. Он заблаговременно забрался как можно выше по ступенькам, пандусам и мосткам, чтобы видеть зрелище целиком.