Вспомним мы пехоту...

Изменилась столица за десять дней моего отсутствия. Уезжал я из веселого солнечного города, сиявшего улыбками и звеневшего смехом. Из парков, Дворцов культуры, из уличных репродукторов лились танцевальные мелодии, легкие, беззаботные или лирически-грустные, — такие памятные моему поколению мелодии предвоенных лет: «Я парнишка веселый и бравый…», «Все хорошо, прекрасная маркиза…», «Эх, Андрюша, брось свои печали…».

Приехал я в город посуровевший, строгий. У большинства прохожих были серьезные, сосредоточенные лица. На вокзале люди толпились перед репродуктором — передавали сводку Совинформбюро. Дорогой я наслушался немало всяких фантастических предположений. Один говорил, что немцы выбросили под Киевом многотысячный десант. В это никто не хотел верить. Другой утверждал, будто наши войска шагают по Восточной Пруссии, взято много немецких городов. В это всем хотелось верить. А правда — вот она: каунасское, минское направления, войска Красной Армии ведут тяжелые бои в приграничных районах, враг, не считаясь с огромными потерями, вводит в бой все новые силы, продвигается вперед…

Передача закончилась, помрачневшие люди начали расходиться.

«На фронт… Немедленно проситься на фронт», — твердо решил я и зашагал к станции метро.

Но на фронт сразу попасть мне не удалось. Группе моих товарищей, на второй день войны подавших рапорты об отправке на фронт, командир холодно сказал:

— Заберите обратно и впредь постарайтесь не поступать, как нервные барышни. Вы слушатели Военной академии, командование знает, где и когда вас использовать… — и строго запретил досаждать ему рапортами.

Между тем многие слушатели получали направления и отправлялись в свои части. Остающиеся отчаянно завидовали им.

Те, кто остался, немедленно возобновили занятия по укороченной программе. За три месяца нам предстояло пройти годичный курс. В учебных аудиториях и самостоятельно заниматься приходилось по 16–17 часов в сутки. Поздно вечером, едва успеешь донести голову до подушки, засыпаешь тяжелым сном. Рано утром, в полусне поднявшись с кровати, ощупью добираешься до крана, чтобы плеснуть в лицо холодной водой: без этого невозможно разлепить глаза. Но и так поспать выпадало нечасто. Вражеская авиация бомбила Москву. Приходилось либо сидеть в бомбоубежище, либо дежурить на крыше здания академии, тушить зажигательные бомбы.

В конце сентября я был выпущен из академии. В моей комнате теперь поселился слушатель первого курса капитан Борисенков. Да, именно тот самый Николай Павлович Борисенков, мой первый командир и учитель. Встретились мы с ним в середине мая, еще до войны. Спускаюсь я в вестибюль, смотрю, с улицы входит стройный, подтянутый капитан. Поразительно знакомое лицо, походка…

— Батька! — крикнул я и бросился навстречу, потащил его к себе.

Взаимным расспросам не было конца. Оказалось, Николай Павлович участвовал в освободительном походе в западные области Белоруссии и Украины, в боях на Карельском перешейке, потом служил в Орловском военном округе, а теперь направлен учиться в Военную академию имени М. В. Фрунзе.

Забегая вперед, скажу, что недолго ему пришлось учиться в академии. В октябре 1-й курс был выпущен и слушатели получили назначения в действующую армию. Борисенков прошел всю войну и остался жив.

Следующая моя встреча с батькой произошла только через тридцать три года, в 1974 году. Уволившись из армии, Николаи Павлович работал начальником отдела кадров одного из московских предприятий. Сейчас он пенсионер.

…Я получил назначение на должность командира 4-го стрелкового полка 2-й Московской стрелковой дивизии. Командовал ею полковник Кудрявцев. Дивизия находилась еще в стадии формирования.

Нельзя сказать, что в должности командира полка я чувствовал себя очень уверенно. До того, если не считать академической практики, я командовал только ротой да в течение нескольких часов батальоном в бою на сопке Заозерная…

Личный состав полка по большей части либо зеленые новобранцы, либо люди в годах, проходившие срочную службу лет пятнадцать-двадцать назад и основательно огражданившиеся. Это означало, что времени для обучения потребуется много. А где его взять? Фронт стоял под Вязьмой, и по всему чувствовалось, что стабилизировался он ненадолго: немцы накапливали силы для нового удара.

16 октября меня вызвал к себе командир дивизии Кудрявцев. Это был стройный человек среднего роста, со строгим, волевым лицом. Две глубокие морщины прорезали его щеки от скул до подбородка и делали старше своих лет.

— Садитесь, товарищ Мошляк, — предложил он, после того как я вошел к нему в кабинет и доложил о прибытии.

Я сел на стул у стены.