Вспомнить всё

– Знаю, – ответил Виктор, охваченный жгучим желанием умереть. Умереть взамен птицы, а птица пускай останется жить, пускай себе хлопает крыльями о затянутое сеткой оконце в задней стене гаража.

«А ведь птице хотелось летать, клевать червячков, жить», – продолжало незримое, громадное нечто.

– Хотелось, – жалобно согласился Виктор.

«Никогда. Никогда больше так не делай», – раздалось в голове.

– Простите, – пролепетал Виктор, хлюпая носом.

«Ну и неврозов же у него, – подумал корабль. – Не человек – комок нервов. Задача усложняется… как же найти радостные воспоминания среди всех его страхов пополам с угрызениями совести? Разумеется, он похоронил их на самом дне подсознания, однако страхи по-прежнему живы-живехоньки, гложут, треплют его изнутри, будто пес – половик. В каком же углу памяти искать для него утешение? Воспоминаний должно хватить на десять лет, иначе его разуму конец».

Корабль погрузился в раздумья.

«А может, я совершаю ошибку, взяв выбор периода на себя? Пускай выбирает воспоминания сам: возможно, так оно будет вернее. Конечно, тогда в дело вмешается элемент фантазии, а это, как правило, скорее помеха, чем помощь, но все же… Э-э, ладно. Попробуем снова тот сегмент, касающийся его первого брака. Мартину он любил сильно. Возможно, на сей раз, если поднять интенсивность воспоминаний уровнем выше, фактор энтропии удастся устранить. Что произошло во время первой попытки? Тончайшее искажение сохраненного памятью мира завершилось распадом всей его структуры. Следовательно, искажения необходимо уравновесить увеличением интенсивности. Да. Так и поступим».

– Как по-твоему, подпись вправду поставлена Гилбертом Шелтоном собственноручно? – задумчиво проговорила Мартина.

Стоя со скрещенными на груди руками посреди гостиной, перед красочным, ярким плакатом, она слегка покачивалась взад-вперед, будто бы в поисках наилучшего угла зрения.

– Ведь автограф могли и подделать, – продолжала она. – К примеру, кто-нибудь из посредников… хоть при жизни Шелтона, хоть после.

– А сертификат подлинности на что? – напомнил ей Виктор Кеммингс.

– О да, действительно! – с лучезарной улыбкой воскликнула жена. – Сертификат, врученный нам Рэем вместе с плакатом. Но что, если сертификат тоже липовый? Нужен еще один, удостоверяющий подлинность первого!

Рассмеявшись, она отошла от плаката.

– Если уж на то пошло, – хмыкнул Кеммингс, – нам нужно держать здесь, под боком, самого Гилберта Шелтона: пусть лично удостоверяет, что подпись поставлена им.

– А если он сам не помнит, расписывался ли на этом плакате? Знаешь историю про человека, принесшего Пикассо картину Пикассо и спросившего, настоящая ли она? Пикассо немедленно расписался на ней и ответил: «Теперь настоящая».

Обняв Кеммингса, Мартина привстала на цыпочки и чмокнула мужа в щеку.

– Конечно, автограф настоящий, – успокоила она Виктора. – Ведь Рэй бы не стал нам к свадьбе подделку дарить. Он как-никак искусствовед, один из крупнейших специалистов по контркультуре двадцатого века. Кстати, ты в курсе, что у него есть настоящий пакетик шмали? Сохранился под…

– Рэй мертв, – оборвал ее Виктор.

Мартина в изумлении округлила глаза.

– Что?! Что с ним стряслось? Мы ведь виделись с ним…

– Рэй два года как мертв, – продолжал Кеммингс, – а все из-за меня: это же я, выпив, сел за руль прокатной машины и… да, выкрутился, в полицейские протоколы не попал, однако вина-то за мной!

– Рэй жив и живет на Марсе! – выпалила Мартина, не сводя с него глаз.

– Да, я-то знаю… знаю, что виноват. Только тебе не рассказывал. Никому не рассказывал, ни единой живой душе. И сам все это время казнюсь. Не нарочно ведь вышло… увидел, как она бьется о сетку в окне, а Дорки никак до нее не допрыгнуть, поднял Дорки, а та невесть с чего – цап…

– Так, Виктор, присядь, – велела Мартина, подхватив его под руку и едва ли не силой усадив в глубокое мягкое кресло. – С тобой что-то неладно.

– Еще бы, – подтвердил Кеммингс. – Жутко, жутко неладно. Я ж виноват… чужую жизнь, драгоценную жизнь загубил, и сделанного не воротишь, как теперь ни жалей. Хотелось бы все исправить, да невозможно!

– Позвони Рэю, – помолчав, посоветовала Мартина.

– Но кошка же…

– Какая кошка?

– Вон та, – пояснил Кеммингс, ткнув пальцем в сторону дальней стены. – С плаката. На коленях у Толстого Фредди. Это и есть Дорки. Дорки, загрызшая Рэя.

В гостиной воцарилась мертвая тишина.

– Мне голос все объяснил, – нарушил молчание Кеммингс. – Сам Господь Бог. Я этого тогда не понял, однако Господь увидел совершённое мной преступление. Убийство. И теперь никогда, ни за что меня не простит.

Жена взирала на него, словно в оцепенении.