Вспомнить всё

— Как вам известно, я женат, — сказал он, прихлебывая кофе. — Но мы разъехались. И я строю хибарку у затоки, в укромном месте. Я говорю «хибарка», чтобы у вас не сложилось ложного представления, будто это хоромы, однако она очень добротная. Я мастер своего дела. Не подумайте, что я хвастаюсь, — это святая правда. Я знаю, что смогу позаботиться о нас обоих. Или мы можем поселиться тут. — Он обвел взглядом скромную квартирку мисс Стикифут. До чего красиво и со вкусом она обставлена! Ему тут нравилось — наконец на него снизошло умиротворение, и все тревоги куда-то улетучились. Впервые за долгие годы.

— У вас занятная аура, — сказала мисс Стикифут. — Такая мягкая, ворсистая и фиолетовая. Мне нравится. Впервые такую вижу. Вы не умеете мастерить модели поездов? По вашей ауре похоже, что умеете.

— Я умею почти все, — сказал Кэдбери. — Зубами, лапами, словами. Послушайте — это вам. — Он продекламировал свое четверостишие.

Мисс Стикифут внимательно смотрела на него.

— В ваших стихах, — сказала она, когда он закончил, — есть ву. «Ву» — это японское слово — или китайское? Означает это, как его… — Она раздраженно махнула рукой. — «Простота». Как на рисунках Пауля Клее. Правда, стихи довольно слабые.

— Я написал их, — обиженно пояснил Кэдбери, — когда греб вслед за плотом из табачных банок. Это была чистая импровизация, я могу сочинять лучше, когда сижу один в запертом кабинете за своим «Гермесом». Если Хильда не барабанит в дверь. Теперь видите, почему я ее ненавижу. Она настоящая садистка — всегда прерывает мою творческую работу, когда я плыву по затоке или обедаю. Одна только эта сторона моей семейной жизни объясняет, почему мне пришлось все бросить и искать вас. Рядом с такой девушкой, как вы, я смогу творить на совершенно новом уровне. Буду грести голубые фишки лопатой. Кроме того, мне не придется бежать от реальности к доктору Дриту, которого вы справедливо назвали главным тупицей.

— Голубые фишки, — скривившись, повторила мисс Стикифут. — Это и есть «новый уровень»? Похоже, у вас амбиции оптового торговца фруктами. Забудьте про голубые фишки; не уходите из-за них от жены — вы носите свои ценности с собой. Вы переняли все, чему она вас научила, и даже превзошли ее. Выберите новый путь, и я пойду с вами.

— Например, дзэн?

— Дзэн для вас игрушка. Если бы вы действительно понимали дзэн, то никогда бы не пришли сюда. В мире не существует идеальных людей, для вас или кого угодно. Я не сделаю вас счастливее, чем ваша жена, — вы носите свои страдания в себе.

— Отчасти с вами согласен, — отчасти согласился Кэдбери. — Но моя жена добавляет мне страданий. Может, с вами они бы не исчезли совсем, но стали бы менее тяжкими. Мне уже не может быть хуже, чем сейчас. По крайней мере, вы бы не выбрасывали мою пишущую машинку в окно, когда злились на меня, и вдобавок вы бы не злились на меня каждую секунду днем и ночью, как она. Вам не приходило это в голову? Намотайте себе на ус, как говорится в пословице.

Похоже, мисс Стикифут нашла объяснение резонным и кивнула в знак согласия.

— Хорошо, — сказала она, помолчав, и ее милые большие темные глаза внезапно просияли. — Давайте попробуем. Если вы прекратите свою навязчивую болтовню хоть на минуту — возможно, впервые в жизни, — я сделаю с вами и для вас то, чего вы никогда сами не сделаете, но что вам необходимо. Идет? Вы согласны?

— Вы заговорили загадками, — сказал Кэдбери с тревогой, удивлением — и растущим ужасом.

На его глазах мисс Стикифут начала преображаться. То, что до сих пор казалось ему воплощением красоты, от которой не отвести глаз, красоты как таковой, которую он предвкушал и представлял, растворилось и кануло в реку забвения, в прошлое, в пределы его сознания. Вместо этого возникло нечто новое, непостижимое, то, что никогда бы не родилось в его воображении. Это зрелище выходило за рамки самых смелых фантазий.

На месте мисс Стикифут появилось несколько девушек, вполне реалистичных, привлекательных, но в пределах разумного. Они значили для Кэдбери гораздо больше и представляли собой гораздо больше, потому что не были проявлениями его сбывшихся желаний, плодами его воображения. Первая, девушка восточного вида с длинными блестящими темными волосами, пристально и безучастно смотрела на Кэдбери живыми умными глазами, светящимися спокойным пониманием; его отражение в них было прозрачным и честным, без доброты, снисхождения и сочувствия — и все же в ее глазах угадывалась своего рода любовь: справедливая, без отторжения и неприязни, осознающая его несовершенство. Это была товарищеская любовь, сочетание рассудочной, беспристрастной оценки его и ее самой, и неразрывная связь между ними, построенная на взаимной слабости.