Вставай, Россия! Десант из будущего

…Как японцы государева брата погубили, государь-то, батюшка, уж так по брату убивался, так убивался! В тот день на крейсере до самой ночи в каюте молча просидел, рядом с телом, значит. Офицеры к нему рвутся, князь Сергей Илларионович извелся весь, а государь молчит. Никого не принимает, не ест, не пьет, молчит. Только к ночи и отошел. Велел в каюту себе подать водки, закуски там какой, да нас всех шестерых и пригласил. Сели, поминать всех убитых стали. А как штофа четыре приговорили, так государь и говорит, господа офицеры, мол, боле вас не задерживаю, возвращайтесь, говорит, к своим обязанностям. А нас с Филей оставил!

Вот как мы втроем-то остались, так государь почал крепко пить. Уже и не закусыват, а так, машет одну за другой. А потом и говорит, а не знаешь ли, Егор, каких песен, да таких, чтоб, не стыдно ими было хорошего человека помянуть. Брата твоего, батюшка, спрашиваю. А он словно запнулся, а потом и говорит, брата мол, да, брата. Ну, а как песен-то не знать? Знаю. А он опять спрашиват, не знаешь ли, Егор, «Как на дикий Терек»? Да как не знаю — знаю, оченно даже знаю. Запевай, говорит.

Спели мы, стал быть, а потом еще и «Черного ворона», и «Скакал казак через долину». Я-то еще поразился, откуда ж государь наш песни-то казачьи так хорошо знает. Да меня потом Махаев надоумил. Грит, еще в детстве, маленькому государю нашему, дед его, светлой памяти Александр Освободитель, песенников из гвардии присылал. Кто-то ему это рассказывал. А оно и видать. Коли человек на хороших песнях взрастал, так это за всегда себя окажет.

Как мы допели, так государь вдруг махнул полстакана «орленой», да и самолично запел. Хорошую песню, душевную, должно собственного сочинения. Всех-то слов мы не запомнили, а только поется в той песне, что, мол, ежели, к примеру, завтра, храни бог, война, то за батюшку царя да за Русь-матушку весь рассейский народ как один человек встанет! И что, мол, если завтра война, то ужо сегодня к походу готовиться надобно! Ну, мы как с Филимоном это услыхали, так сразу государю и говорим: «Приказывай, батюшка! Готовы мы!» А он посмотрел на нас, обнял, да и отвечает, что, мол, он и сам это знает, а только пока не все и не всё еще к войне готово.

А потом государь наш совсем напился. Про то мы одни с Филимоном знаем, да вот только никомушеньки не расскажем. Хоть на куски нас режь! Даром мы, что ль, государевы друзья?

Стакан-то государь отставил и вдруг видим мы с Махаевым, что глаза у него изменились… смотрит на нас и, видно, понять не может: кто мы такие, откуда взялись? Потом петь про артиллеристов начал, которым кто-то с чудным прозвищем «Сталин» приказ отдал. Потом батюшка-то наш молиться стал. Вот сколько я с государем, а ни разу не видел, чтоб он на колени перед образами падал. Лоб перекрестит и ладно. А тут так молился, что аж страшно становилось. Все о каком-то освобождении просил. Перемигнулись мы тут с Филей, да и решили, что негоже государю в таком виде перед остальными себя оказывать. Ну, и… короче, скрутили мы его, опояской махаевской связали, да на постелю и положили. И вот что удивительно: я-то думал, что нам это большим боком выйдет, ведь государь-то дерется, прости господи, чисто как сатанюка, ан нет! Даже и противиться-то толком не мог, только отмахивался как-то вяло… Ну, да оно и к лучшему, а то без синяков и ссадин бы не обошлось. А то и без чего потяжелее…

…На другой день государь и занятия утренние и завтрак проспал, и только уж опосля обеда пробудиться изволил. К тому времени наш «Нахимов», а с ним и еще четыре русских корабля уж давно от японского берега уплыли и во Владивосток торопились. А мы все это время, хоть и пьяные были, каюту государеву охраняли, да никого к нему не допускали. А как проснулся он, так ровно и не пил ничего вчера. Я его еще, грешным делом, спросил, про песню ту, что он вчера сложил. Мол, вели, батюшка, чтоб атаманцы твои эту песню выучили. А он улыбается, и ласково так говорит мне: не время, мол, братишка, еще для этой песни. Придет время, не то, что атаманцы — вся страна ее выучит…

…Вот и снова мы песню эту, про артиллеристов и какого-то «Сталина», услыхали. Смотрим с Махаевым друг на дружку, потом давай Засечного пытать: слыхал ли он когда эту песню? Тот отнекивался поначалу, а потом признался — как, грит, Ляксандра Михалыч задумается над чем крепко, то непременно про этого «Сталина» вполголоса петь начинает. И про артиллеристов, которые за нашу Родину «Огонь, огонь…» Значит, думаю, и Рукавишников эту песню знает, откуда только… А в кабинете точно, на два голоса поют. И про будущую войну опять пели, и про Москву еще что-то, что мол, кто поет о столице, тот о стали песни распевает! Затем уже и вовсе странно стало: поют, вроде, песню знакомую, а слова ну вовсе не те:

Есть на Волге утес.
Он бронею оброс,
Что из нашей отваги куется!..