Они в последний раз горячо пожали друг другу руки и расстались.
Ник вел машину сквозь темноту, что-то тихонько напевая. Он жалел, что рядом с ним нет Мэрион, чтобы он мог рассказать ей о своем обновлении и скоротать часы до утра, когда он снова возьмется за работу с прежней страстью. Он был уверен, что не уснет, такое им владело волнение. Однако он заснул, а на следующее утро всю дорогу до института испытывал ту же светлую радость. Он чувствовал ее, пока не взялся за работу, а тогда вдруг понял, что ничего не изменилось, — он заразился страстью у другого, взял ее взаймы, а внутри по-прежнему оставалась пустота.
Два дня спустя, когда Хэншел снова зашел к нему в кабинет, Ник стоял у окна. Солнечные лучи зажигали золотые цехины в его волосах цвета слоновой кости, озаряли худое измученное лицо, но гасли в сумрачных глазах.
— Ну? — весело спросил Хэншел, опускаясь в кресло. — Как прошел визит русских?
— Было очень интересно, — сказал Ник.
Хэншел засмеялся.
— Ай-ай-ай! Что за ответ, да еще таким замогильным голосом? Вы с Гончаровым разобрались в ваших расхождениях?
Ник медленно покачал головой. Приговор был произнесен не только над ним, но и над всеми, кто жил, страстно любя жизнь.
— Нет, — сказал он, — мы говорили о них, но и только.
— Я не могу понять одного: почему сам факт расхождения результатов сковывает вас по рукам и ногам? — продолжал Хэншел все с той же легкой улыбочкой, которая словно говорила, что он понимает куда больше, чем Ник ему рассказал. — В конце концов любой эксперимент всегда дает результаты, которые хоть немного да отличаются от результатов, полученных другими. Вы показали только, что существует реальная возможность неправильности всей теории в целом. Исходите из этого, а уточнением деталей пусть занимается кто-нибудь другой.
— Вы ведь знаете, я не могу так, Леонард. Я вам уже говорил.
— Да, вы говорили, но ссылались на нелепую причину. Настоящая причина лежит гораздо глубже. И мы оба знаем это. Видите ли, я убежден, что мы с вами в одном положении.
— Не говорите так! — потребовал Ник. — Не смейте так говорить!
— Раз кончилось, то кончилось навсегда, — сказал Хэншел. — Я прошел через это. Ник, я знаю.
— Прервалось на время, но не кончилось. Я не выдержал бы, если бы поверил этому.
— Послушайте, — сказал Хэншел устало, — вы говорите с человеком, который прошел через все это. Вы думаете, меня не охватил ужас, когда я впервые понял, что со мной происходит? — Он спросил это с такой силой, что Ник вдруг догадался, какая жгучая трагедия крылась под ироническим спокойствием Хэншела. — Но я не стал строить несбыточных планов, как вы. Я выскочил из лаборатории, захлопнул за собой дверь, запер ее и больше не возвращался — ни разу даже не позволил себе подумать о том, чтобы вернуться. О господи! — продолжал он зло. — Что уж такого особенного в исследовательской работе? Что за радость быть творчески мыслящим человеком? Сочинять книги, создавать картины, заниматься ли наукой — да чем угодно! Эдит права. Она была права с самого начала. Девяносто девять целых девятьсот девяносто девять тысячных процента всех людей, живших от начала времен, не имели ни малейшего представления о том, что такое новая мысль, что такое прозрение, как это бывает, когда вдруг видишь истину, которой до тебя вот так не постигал никто! И все же они живут, они преуспевают, они смеются и, вероятно, счастливы. Так какого же дьявола мы убиваем себя? Кто доказал, что это так уж важно?
— Вы же и доказываете вот сейчас, — ответил Ник. — Послушайте себя. Стали бы вы так горячиться из-за чего-нибудь бессмысленного и ненужного?
— Обойдемся без софистики, Ник. Я старше вас и стараюсь вам помочь. Я рассказал вам об этом только потому, что вижу, как вы мучаетесь, а мой опыт мог бы пойти вам на пользу. То, что случилось с вами, рано или поздно случается со всеми. Просто что-то ломается, только и всего. Так черт с ним! Это еще не конец света.
— Да?
— Да. И если хотите знать правду, будь это хоть конец света, мне все равно плевать. Завтра или послезавтра — какая разница? — сказал Хэншел устало. — Мне надоело жить. Иногда у меня такое ощущение, что я не живу, а просто жду смерти. И вы чувствуете то же. Ник, или почувствуете…
— Я скажу вам, что я чувствую, — ответил Ник. — Словно надо мной произнесен какой-то ужасный приговор, а я отказываюсь его принять.
— И вы думаете, что добьетесь его отмены?
— Меня словно придавило обвалом, и я знаю, что извне помощь прийти не может. Это ясно. Мне придется выкарабкиваться наружу самому и найти для этого силы в самом себе.
— Ну что ж, — сказал Хэншел, помолчав. — У меня к вам есть еще одно предложение. Не обязательно подписывать контракт на два года. Ближайшая конференция назначена на эту осень, и она продлится месяца два-три, не считая месяца подготовки. Почему бы вам не принять в ней участие вместе со мной? Попробуйте, только и всего.
Ник ничего не ответил.