Встреча на далеком меридиане

— Ник! — снова вскрикнула она, бросившись к нему. От нее все еще шел еле уловимый запах духов, к которому примешивался теперь и слабый, нежный мускусный запах ее кожи и запах волос, и снова она казалась другой, потому что Ник уже понимал в ней больше того, что было открыто пониманию других. Он обнял ее просто и ласково, касаясь щекой ее щеки, но, когда она, грустно поцеловав его, отошла в сторону, он не стал ее удерживать.

— Опять все будет точно так же, — с отчаянием проговорила Анни. — В глубине души я с самого начала знала, что это случится. Меня охватывал ужас…

— Потому вы и были со мной так сдержанны?

— Я не хотела, чтобы это произошло, — продолжала она взволнованно. — Я старалась избегать вас. Но когда мы оказались вдруг так близко… Ник! — взмолилась она опять, и в голосе ее была та же мука. В бессильном отчаянии она барабанила своим маленьким кулаком по его руке, а сама прижалась лбом к его плечу. — Не сердитесь на меня. Поймите, меня никогда не оставляет страх. Мне нужен такой человек, который избавил бы меня от страха. Я борюсь с этим, но всякий раз в последнюю минуту мне хочется бежать, скрыться… Я потеряла слишком много близких, — проговорила она в тоске.

Ник обнял ее.

— Анни, дорогая, ну что мне сказать вам?

— Не знаю, — ответила она печально. Она снова нежно коснулась щекой его щеки, словно изучая его лицо. — Не знаю, не знаю. Ведь я отлично понимаю это: все, что произошло со мной, не страшнее того, что происходит со множеством других людей. — Она вся как-то притихла. — В ту ночь, когда в Лондоне погибли мои отец и мать, погибли еще сотни людей. Родители послали меня в убежище, и я ждала их там, но они так и не пришли. Но множество других отцов и матерей тоже не вернулись к своим детям.

Она помолчала немного, а когда заговорила, голос ее вновь звучал как-то иначе, она вспомнила иное время.

— Знаете, Ник, мой отец был замечательный человек — высокого роста, рыжеволосый и всегда такой уверенный в себе. Я была с ним, когда он строил плотину в Сезуми, я была с ним повсюду. И опять-таки: что из того? — Она вздохнула, отодвигаясь от Ника и как бы приходя в себя. — Очень многие дочери восхищаются своими отцами. И сыновья тоже. Разве вы своим не восхищались?

— Пожалуй, да, — протянул Ник. — Но у нас дома…

— А у меня никогда не было дома, — сказала Анни. — Я имею в виду один определенный дом, который остается в памяти на всю жизнь — он стоит на такой-то улице, а во дворе растет дерево и висят качели, и, что бы ни случилось, всегда можно вернуться поглядеть на него. Мы постоянно переезжали с места на место. Моим домом были люди. Когда умерли родители, всему пришел конец. Но ведь не у меня одной случилось такое горе, продолжала она страстно. — Я это знаю. Тогда я еще не боялась любить. Я безумно, отчаянно хотела любить кого-нибудь. И я действительно любила Элинор…

— Но я ведь не знаю, кто такая Элинор, — ласково остановил ее Ник. Он вял ее руки в свои. — Я не знаю никого из тех, кто был в вашей жизни.

— Я хочу, чтобы вы знали об Элинор, — заговорила Анни настойчиво. — Она работала буфетчицей в том отряде, который пришел расчистить дом, или, вернее, то, что осталось от нашего дома, и, когда я вернулась из убежища, она забрала меня к себе. Полтора года мы жили вместе, и мне кажется, я любила ее почти так же, как прежде любила мать, хотя трудно найти людей более разных. Не могу себе представить, что сказала бы о ней моя мать. Муж Элинор был морским офицером в Сингапуре, он погиб в начале войны. Она многое повидала в жизни. Может быть, даже чересчур многое, потому что время от времени она напивалась почти до потери сознания. Но по отношению ко мне она была замечательная: добрая, веселая, с ней всегда было интересно.

— Тогда почему же вы ушли от нее?

— Я не уходила от нее, — проговорила Анни с резкостью, удивившей Ника. — Я бы никогда не оставила ее. Она умерла почти такой же смертью, как и мои родители. — Анни опять оборвала себя и лишь немного погодя проговорила машинально: — Тогда вместе с ней погибло еще семьдесят два, человека, это было прямое попадание, и всех этих людей оплакивали, наверно, не меньше, чем я Элинор.

— Вы говорите так, словно запрещаете себе иметь личное горе, — сказал Ник. — Ведь это же ваши утраты, почему вы отказываете себе в праве переживать их?

— Я уже столько пережила, что стала как деревянная, — ответила Анни. И мне даже чудится иной раз, что я предала своих родных — ведь я ушла в убежище одна, а они остались дома. Я покинула их в такую минуту, когда была особенно нужна им.

— Но вы же понимаете, что это неправда, ведь не умышленно вы так поступили.

— Нет, все-таки в чем-то я виновата, — настаивала Анни. — То, как я вела себя потом, доказывает это. Почти полгода после смерти Элинор я ходила как потерянная, переезжала с места на место, занималась тем, что попадало под руку. Работала на фабрике. Но когда Оуэн наконец разыскал меня…