Встреча на деревенской улице

— Помолчи, мама! — остановил ее Петр, видя, что мать ничего не поняла из слов Купавина. Он приблизился к нему, посмотрел на его иссеченное морщинами лицо, встретился с его добрым, немного снисходительным взглядом и, проникаясь светлым чувством к этому малознакомому, почти чужому человеку, сказал: — Я еще не знаю, как отнестись к тому, что вы хотите для нас сделать. Слишком уж это необычно. Но только хочу вам сказать, что лично мне, и моей жене Лене, и моей маме здесь нравится, в вашем колхозе. Мы будем здесь жить и работать.

— Ну и добро! — облегченно сказал Купавин и встал. — А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. — Это он сказал Елизавете.

— Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, — сказала она.

— А разве без денег, просто по-доброму нельзя?

— Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?

— Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. — И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.

Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.

Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.

 

1977

МИРОВАЯ

Ну что это, на самом деле! Она как молоденькая бегает по деревне, письма, газеты, извещения разносит, чтоб только поскорей управиться да по дому хозяйством заняться: корову обрядить, поросенку хлебова дать, курам сыпануть и обед сготовить. Как же — работничек придет! А он безо всякой ответственности. Вместо того чтобы в бригаде как следует работать — пьянствует! Чуть ли не каждый день берет за горлышко бутылку. Ох и надоел же!

— Сколь терпеть-то буду! — закричит на него Катя. — Что все пьешь да пьешь?

— Ма-алчать! Чего ты понимаешь, почтарь? Я — Михаил Кузнецов. Весь мой род — кузнецы. А ты — Лапшина. Лапшу, видно, любили в твоем роду.

— Может, кто и любил, да не я, как и ты не кузнецкого роду. Был, да все пропил!

— Ма-алчать! Я — кормовая база!

— Да если б все были такие, как ты, вся бы скотина давно подохла.

— Еще поговори! — И в глазах уже дикий огонь.

Ну, что с ним сделаешь? Отступиться только да поплакать с досады. И плакала. Но однажды, перебирая разные бумаги — искала страховку, — натолкнулась на почетную грамоту. Это ей дали, когда она еще была девчонкой, в комсомольско-молодежном звене. Посмотрела на нее, вспомнила, какой была ловкой да сноровистой, и так обидно стало за себя, теперешнюю, что сами собой навернулись слезы.

«Ну ладно, Михаил Антонович, что-нибудь придумаем. Найдем и на вас управу». Думала, думала и придумала.

— Сердись не сердись на меня, Зинаида Михайловна, но больше работать я у тебя не буду, — сказала она заведующей почтой.

— Это почему же?

— В полеводческую бригаду ухожу.

— Да чем здесь плохо?

— Всем хорошо, только и то подумай, Зинаида Михайловна, как мне своего обуздать! Ведь совсем житья не стало. Пьет и пьет. Так что уж другого на мое место подыскивай.

Потом пошла к председателю. Дождалась, пока тот освободился, и спросила напрямую:

— Ну-ка, скажи, Иван Васильевич, доволен ты работой моего мужа?

— Ох, Катя, лучше б в другой раз и глаза мои его не видели. А куда денешься, если у меня на великом счету каждая трудовая единица. Готов и сам угостить, только чтоб он да его приятели работали.

— И на доску Почета повесить?

— А куда денешься. Балую.

— Тогда вот что, давай так договоримся. Ты его с полеводства, а меня на его место ставь.

— А его куда?

— А никуда. Пускай болтается как знает.

— Да как же так, он ведь колхозник.

— Не колхозник, а пьяница! И ты его таким, Иван Васильевич, сделал. Ну да ладно, тебя корить не стану, если по-моему сделаешь.

— Задала ты мне задачку, Екатерина Васильевна.

— Не бойсь, еще не раз будешь мною доволен.

— Бойся не бойся, а как только приказ подпишу, сразу же на два дня с ночевкой уеду в дальнюю бригаду, чтоб твой Мишка тут скандал не учинил.

И в этот день Михаил пришел не то чтобы пьяный, но крепко навеселе. Покрикивал на жену, придирался по всякому поводу. «Ладно уж, — сдерживалась Екатерина, — недолго осталось терпеть. До завтрева. А там, голубчик, сразу по-другому запоешь».

Утром она вместе с мужем отправилась к конторе правления на развод.

— А ты чего? — недовольно покосился на нее Михаил.

— Значит, надо.

— Это еще за каким лешим? Какие такие у тебя в конторе могут быть дела, если ты почтарь?

— А я больше не почтарь.

— А кто же?

— А я в полеводстве буду работать.

— Еще чего не хватало, чтоб рядом со мной торчать. Иди-ка домой!

— Да как же я пойду, если уже в приказе есть.

— Какой такой приказ? Чего не дело-то мелешь!

— А вон чего-то мужики у доски приказов толпятся, может его и читают.

Полеводы и верно толпились у щитка, где вывешивались приказы и объявления, и посмеивались, оживленно переговариваясь друг с другом.