Встреча на Эльбе. Воспоминания советских и американских участников Второй мировой войны

В тот вечер мы столпились у репродукторов, надеясь услышать новости о событиях во внешнем мире. Немецкие сообщения были почти столь же точны, что и новости, передаваемые Би-би-си, — их мы слушали по радиоприемникам, которые тщательно прятали, — а в двух случаях немцы оказались даже более оперативными: когда сообщили об открытии второго фронта на сутки раньше союзников и когда передали известие о смерти президента Рузвельта.

Страдающих от бессонницы становилось все больше и больше. К десяти часам вечера барачный коридор заполнился военнопленными — они сидели или лежали на полу, и огоньки их сигарет мерцали в темноте.

Все были уверены, что ночью будет бомбежка и безопаснее всего пересидеть ее здесь. Впрочем, время ночного бдения еще не наступило: закат только начинал угасать. Четверо ребят из 12-го отсека варили пойманную кошку, другие стояли вокруг и смотрели. «А что, ничем не хуже кролика», — сказал один из них.

В дверях появился Главный. «Есть что-то не хочется», — сказал он. Главному было 46 лет, он был худ и жилист, ростом немногим более пяти футов. Натурализованный американец, он свободно говорил по-русски, так как родился в России. С 8 лет он жил в Германии, где получил образование; в первую мировую войну служил в германской армии, воевал на западном и восточном фронтах, потом переехал жить в США. Он был еврей, но, когда был взят в плен венграми, выдавал себя за индейца племени навахо. Дело было так: он летал стрелком на бомбардировщике «В-24», и во время девяносто девятого вылета был сбит в районе Будапешта; на земле толпа крестьян чуть не линчевала его, но их предводитель вдруг решил, что им попался индеец. Насмотревшись в кино американских вестернов, они считали себя равными индейцам в искусстве верховой езды, говорил Главный.

Вдвоем мы вышли во двор.

«Думаешь, выберемся отсюда живыми?» — спросил я.

«Уже немного осталось, — ответил Главный. — Хватит волноваться за себя — подумайте, что творится там, за колючей проволокой. Солдаты Красной Армии, у которых паек-то — кусок хлеба с сыром да, может, немного супа, выигрывают войну, а вы тут ни хрена не делаете, только ноете. А ведь среди них много женщин, и в эти минуты они сражаются и гибнут».

Я понимал, что он прав. Только что мы узнали из сообщений Би-би-си, что русские взяли Щецин, в семидесяти милях к востоку от нас, и теперь продвигаются в нашем направлении. Я обвел взглядом зону. Там, на западе, сквозь колючую проволоку и деревья виднелось Балтийское море. За морем был дом. На воде догорал закат. Мы вернулись в барак.

Ставни в нашем отсеке были закрыты. Двое ребят возились со светильником, представлявшим собой банку с маргарином, в которую был воткнут фитиль, вырезанный из солдатского ремня. Маргарин все равно был несъедобен, так что имело смысл использовать его для освещения. Лежа на нарах, мы болтали, спорили, рассказывали друг другу, как мама готовила начинку для индейки, обсуждали, что лучше всего делать с порошковым молоком, которое мы получали от Красного Креста, — оно называлось «Клим». Было около десяти часов, когда кто-то закричал: «Фрицы ушли! Прожекторы на вышках не двигаются!» Все как один вскочили с нар. «Они оставляют нас здесь!» Мы осторожно приоткрыли ставни, кто-то погасил маргариновую коптилку. Прожекторы на сторожевых вышках, которые всегда прочесывали зону, все еще светили — наверное, работал запасной генератор, — но были неподвижны.

В ту ночь почти никто не спал. На рассвете мы выбежали во двор. Двери бараков были заперты на висячий замок, так что выбирались мы через окна или тщательно замаскированные ходы, проделанные нами в полу. Ни часовых, ни собак. Все вокруг было спокойно.

На следующий день в бараках никого не осталось, кроме нескольких человек, которые занимались стиркой или пекли пироги в честь победы, причем некоторые пироги были в пять слоев, а величиной в два квадратных фута. Пекли их на жестяных противнях, сделанных из расплющенных банок из-под «Клима»; чтобы пироги поднялись, добавляли зубной порошок (в нем была сода), а пироги делали из тертых сухарей, печенья из лагерного пайка, изюма, чернослива, шоколада и других сладостей, накопленных за долгие месяцы.

Уже темнело, когда вдалеке над деревьями на западной стороне мы увидели первую ракету. Ярко-красным шаром она медленно описала плавную дугу и погасла. Через несколько секунд еще три ракеты — одна красная и две синие взмыли по той же траектории. «Пехотные ракеты, — сказал Главный, — Красная Армия!»

Громкоговоритель починили еще днем, и теперь из него неслась легкая музыка. Около десяти часов вечера посреди песенки «Дай мне простор» ворвался голос диктора, читавшего сводку новостей: «Мы установили контакт с русскими! Би-би-си сообщает, что Красная Армия взяла Берлин. Гитлер мертв!»