Встреча от лукавого

– Дай мне лопаты, я сама. Ты вымой свои сапоги.

Я и это уже знаю. Глина отваливается и растворяется в ледяной воде, руки немеют от холода, но делать нечего, я знаю, что нам нельзя оставить обувь грязной.

– Как хорошо, что ты молчишь и не ноешь.

Ольгино безжалостное замечание меня обидело. Я ведь почти не жаловалась, и уж тем более – не ныла. Ну, ладно же, теперь я буду молчать и дуться.

* * *

– Все, едем в больницу, Семеныч уже там. – Ольга заперла калитку, и мы снова сели в машину. – Погоди, я печку включу. Так вот, Семеныч сейчас на дежурстве, с нашим другом все в порядке. Он все это время спал, его, оказывается, медсестра к капельнице подключила, мы оттого ее не видели, что она готовила лекарство и систему. А эта гадина проскользнула – тоже, наверное, следила, когда мы уйдем, а потом медсестра. Это та же, что приходила днем?

Я киваю, глядя в окно. Не хочу с ней общаться и смотреть на нее не желаю. Хорошо ей, видите ли, что я молчу и не ною. Как будто я ныла когда-то.

– Хватит дуться.

Тут мне ответить нечего, тем более что я все равно не могу говорить.

– Лина, не дуйся. Прости, если задела твои чувства. Ты молодец, и ты это знаешь. Сейчас Валентин тебя посмотрит, и будем решать, что делать дальше. Дам тебе планшет, будешь писать то, что хочешь сказать.

А если я больше никогда не смогу говорить? Если эта девка что-то такое повредила, что я останусь на всю жизнь немой? Что тогда?! Эта мысль оказалась настолько ужасной, что дурацкие слезы хлынули просто водопадом, и остановить их я не могу. Господи, а если позвонит Матвей, и я не смогу ответить?

– Лина, не реви.

Хорошо ей советовать – не реви, она-то говорить может, а я… господи, а если сейчас доктор скажет, что это навсегда? Как я буду жить?

– Лина, все будет хорошо, вот увидишь.

Откуда ты можешь знать, ты же не врач. Все будет хорошо, как же… Руки у этой дряни были просто железные, пальцы впивались мне в горло так больно, так страшно… и теперь все это может оказаться навсегда! Нет, если это навсегда, то лучше бы она меня убила…

– Снова катастрофа?

Доктор смотрит на меня, как на запущенный случай сибирской язвы.

– Оля, что происходит?

– Поверь, Семеныч, тебе лучше не знать. Просто посмотри и скажи свое мнение.

Он щупает мою шею, заглядывает в горло.

– Необратимых повреждений нет, но следы пальцев намекают, что девушку кто-то активно пытался удушить, и, глядя на ее зареванную мордашку и подсчитав пульс, я далек от мысли, что она была на это согласна.

– Валь, просто скажи, как быть. Если нужна операция и ты не сможешь ее сделать, она завтра же вылетит в Израиль.

– Пока понаблюдаем здесь. Я не специалист по травмам гортани, но кое-что в этом все-таки смыслю. Некоторые повреждения меня тревожат, но ничего ургентного нет, пару дней надо понаблюдать, а потом решим.

Он выглядывает в коридор.

– Лариса, иди сюда.

Худенькая сероглазая женщина с тяжелым узлом русых волос на затылке – это подруга Ольги и жена доктора, я помню, Ольга мне о ней говорила.

– Отведи ее на МРТ и скажи, что мне нужно их заключение прямо сейчас.

Лариса кивает, и я иду за ней. Значит, все будет, как раньше? Но больно просто ужасно. И хочется плакать.

– Не реви, этим делу не поможешь. – Лариса протягивает мне салфетку. – Что случилось, то случилось, не изменишь уже. Сейчас сделаем тебе МРТ, Валентин посмотрит, и тогда решим. Я знаю, чего ты боишься. Ты боишься, что больше не сможешь говорить. Но если Валентин утверждает, что все не так плохо, значит, это правда. Я его знаю, мы скоро четыре года как женаты: было бы плохо, он бы по-другому с тобой разговаривал. Он никогда не лжет пациентам. В онкологии бытует мнение, что нельзя человеку оглашать его диагноз – это, дескать, лишает больного надежды. Но Валентин категорически с этим не согласен, он считает, что человек имеет право знать, что с ним происходит, и уже на основании диагноза – планировать свои дальнейшие действия. Ну и приводить в порядок свои дела, конечно. Мы пришли. Просто лежи неподвижно, и все.

Лежать неподвижно – для меня сейчас самое легкое: я устала ужасно, и руки от лопаты болят невероятно. Надо в спортзал записаться, что ли, потому что я совсем нетренированная.

* * *

Осенью темнеет рано, и машина едет сквозь туман по каким-то улицам. Тьма и туман превращают мой город в совершенно чужое. И плотина, освещенная фонарями, кажется Великой китайской стеной, и улицы, которые я знаю с самого детства, стали незнакомыми, и только ресторан «Макдоналдс» на проспекте Металлургов выглядит так же, как в обычную ночь, – залитым изнутри апельсиновым светом, в нем даже в столь поздний час толпятся граждане, жаждущие насладиться вредной едой. Я бы тоже сейчас вгрызлась в чизбургер, а потом заполировала бы его колой и пирожком с вишневым клеем, но Ольга проезжает мимо вожделенного ресторана и сворачивает в боковую улицу.

– Вылезай, приехали.