Встреча по-английски

Деревянные доски пола веранды заливало солнцем, они были теплые, отполированные ногами за столько лет. Тюлевые занавески колыхались на летнем ветру. Окна на веранде не закрывались даже в дождь, и Маша больше всего на свете любила забраться ногами в стоящее на веранде кресло-качалку и смотреть на косые потоки льющейся воды, жмуриться от ярких молний, разрезающих черное небо, и вздрагивать от раскатов грома.

Дом когда-то давно-давно построил дед. И его кабинет – отдельная комната с книгами от пола до потолка – так и стоял нетронутым. Бабушка только пыль там вытирала, да мыла окна и полы, а больше ничего не трогала, утверждая, что не хочет понапрасну ворошить память. Маша не понимала, что это значит. Для нее, родившейся через семь месяцев после смерти деда, он был абстракцией, лицом на портрете, поэтому она частенько забредала в кабинет, читала книжки, которые брала с полок, благоговейно разглядывала коллекцию оловянных солдатиков, хранившихся в специальной, оббитой сафьяном коробке, которых она расставляла на маленьком журнальном столике. С бабушкиного разрешения, конечно.

Тягостные события того лета начались с маминой истерики. Это Маша помнила отчетливо. Мама тогда как раз была замужем за Михалычем и, приехав на дачу, затеяла скандал по поводу того, что они вынуждены спать на веранде. В доме, кроме кухни и гостиной, в которой ночевала Маша, было всего две комнаты – бабушкина спальня и дедов кабинет. Освободить кабинет от старой, никому не нужной рухляди, сделать там ремонт и обустроить для нее спальню потребовала мама. Михалыч пытался ее образумить, но его голос уже тогда ничего не решал.

– Это такой же мой дом, что и твой! – кричала мама, для пущего эффекта припустив в голос слезу. – Пустая комната стоит уже двенадцать лет. Мама, для кого ты запираешь в ней фантомные тени? Для Машки или, может, для меня? Нет, ты же о нас вообще не думаешь. Давно уже пора отпустить прошлое. Папа был прекрасным человеком, но он умер. И если ты наконец это признаешь, то всем нам станет легче жить.

– А если мне не станет? – тихо спросила бабушка.

– Ох, мама, оставь эту мелодраму. – Тамара наморщила нос и повела округлым плечом. – Эта развалюха давно нуждается в хорошем ремонте, и Лешка вполне в состоянии его сделать, если ты позволишь.

Лешка, то есть Михалыч, действительно был на все руки мастер. Бабушка его уважала, ценила и страшно была рада, что ее беспутная дочь наконец-то вышла замуж за такого достойного человека. Она была готова на все, чтобы Михалыч не исчез из жизни ее дочери и внучки, которую он полюбил, как родную, а потому примерно в середине августа согласилась на то, что дому нужен ремонт.

Кабинет деда они с Михалычем и путающейся под ногами Машей разбирали несколько дней, выкидывая ненужное, увозя в город то, что представляло ценность. Не материальную, конечно. Например, в городскую квартиру была перевезена коробка с оловянными солдатиками. Бабушка хотела поселить ее в сервант, но Маша настояла на том, чтобы солдатики хранились у нее в комоде.

Потом она заболела ангиной. У нее была высокая температура, она лежала в гостиной, на своем диване, и периодически проваливалась в полуобморочный температурный сон, а бабушка и Михалыч шуршали чем-то в кабинете, переговаривались вполголоса, чтобы не будить Машу, а потом отчего-то стало очень тихо, и хлопнула входная дверь, и бабушка сбежала по ступенькам в сад, именно сбежала, хотя была она женщиной тучной и обычно даже не ходила, а плыла, неся себя. Какое уж тут бегать!

Сквозь сон Маша слышала быстрые шаги Михалыча, крепкие и надежные, как всегда, его голос, ласковый, уговаривающий. Ей снилось, что бабушка плачет, хотя наяву этого быть не могло, потому что бабушка не плакала никогда. Она удивилась во сне, но тут же уснула крепко-крепко и проснулась от того, что Михалыч поднял ее на руки и понес в машину, чтобы отвезти в город. В машине она тоже спала и во сне удивлялась, что бабушка не поехала с ними. Она появилась только поздно вечером, когда Михалыч уже сварил клюквенный морс, и выпоил его Маше из кружки со смешным узким носиком, специально предназначенной для того, чтобы пить лежа. И температура у нее упала, о чем она и сообщила бабушке, которая выглядела расстроенной. Она всегда переживала, когда Маша болела.