Встреча. Повести и эссе

Вошли наконец в гостиницу, сели в зале. Дети сразу же стали клянчить шоколад, у Клер появилось знакомое выражение в глазах, как у Терезы, — выражение затаенно-настороженного выжидания. Вероятно, она хотела выяснить, что можно позволить себе с этим человеком, который выдавал себя за ее отца, что не очень-то походило на правду. Форстер сорил деньгами, настояв на том, что меню составит он сам. Бульон. После него чудная теплая рыба, утром еще пойманная в озере, как уверяла хозяйка. В качестве мясного блюда рагу. Три вида овощей. Затем жареная дичь, салат. Клубника со взбитыми сливками. Апельсины в сахарном сиропе, вишни и другие фрукты. Потом какой-то особый крем, миндаль, орехи, печенье.

«Стол проломится», — съехидничал Губер.

«Дорогой друг, — возразил Форстер, сохранив ту форму обращения, которой придерживался в письмах, — изголодалась вся Франция, и я вместе с нею. Но я, конечно, забыл, что вы, вдали от этих событий, в любое время можете позволить себе роскошь поесть досыта».

Тон был резким, обиженным.

Губер, который давно уже болезненно воспринимал трещину в их прежней дружбе, попытался хотя бы в этот момент замазать ее, поспешив исправить неловкость, возникшую от его замечания. «Ну, что касается спаржи, милый Жорж, то нужно заметить, что в такое время года она редкость и на королевской кухне. Но знаете ли вы, как ее едят здесь по-французски?»

И он показал — обойдясь без ножа и вилки. Подцепил дымящийся стебель кончиками пальцев, протянул его через сдобренный горчицей майонез и, высоко задрав голову с широко раскрытым ртом, принял спаржу на язык.

Розочка рассмеялась. «До чего же смешно, дядя Фердинанд…» Она повторила за ним, но тут же, скривив лицо, выплюнула спаржу и заявила, что вкус у нее, как у земляного червяка.

Форстер насторожился. Откуда у нее такое сравнение? Не случайное, должно быть, надо бы расспросить. И команда Кука вынуждена была иной раз питаться моллюсками, а то и существами, что стоят гораздо ниже их в таблице Линнея. Но Тереза опередила его, побранив дочь за неумение вести себя за столом и вытерев ей подбородок салфеткой.

Благодушного Губера все это не занимало нимало, он с упоением поглощал деликатесы. Форстеру многие говорили о нем как о галантном и красивом молодом человеке — даже Каролина, даром что она терпеть не могла смазливых дамских угодников. Чему действительно можно было позавидовать, так это ослепительно белым зубам, его-то собственный оскал был, напротив, дыряв — цинга не пощадила его во время кругосветного путешествия, сильно попортив улыбку. Он наблюдал за Губером, все еще поглощавшим спаржу. Тереза заметила это. В лице Форстера она поймала выражение безжалостного приговора, которое всегда появлялось у него, когда дело шло о какой-нибудь, по его мнению, глупой, смешной или абсурдной научной сентенции или таком же поведении. Она и сама натерпелась, ловя на себе, бывало, этот испытующий взгляд, в коем — как бы это сказать? — не было ничего, кроме научного интереса к экзотическому растению. И теперь ей было досадно за Губера в роли диковинки, она толкнула его ногой под столом.

Форстер это заметил. Опять что-то укололо его. Как был бы он счастлив, будь такой жест, такой знак близости подарен и ему.

Карета везла его сквозь ночь. Париж, должно быть, уже недалеко. Хотя слева, по берегу Сены, все еще теснились тополя, окунувшие свои черные стволы в белый туман, но дорога становилась шире, накатаннее, глаже. Кони больше не ярились и бежали ровнее. Форстер видел, как блестят их крупы от пота в бледном лунном свете. Согласись он с кучером, дали бы коням еще раз передышку и сами расположились бы тогда на ночь на постоялом дворе. Но он спешил домой, и разве не изрядно отблагодарил он возницу? Форстер торопился к себе в Отель голландских патриотов, в котором жил поблизости от Пале-Рояля, где надеялся подлечить свой недуг жиром да настойками и продолжить работу над «Парижскими очерками».

Он просил Губера, как когда-то тот просил его, прогуляться по окрестным лугам, испытывая некоторое облегчение хотя бы оттого, что от их соперничества не страдают ни Тереза, ни дети.

Вышли на другой день, тайком сговорившись, ранним утром. Высокие вершины юрского массива вокруг покрылись снегом. Снег сверкал белизной над темной полосой ельника. Воздух в долине был свеж и прохладен, будто по заказу для прогулки. Правда, Губер, который был десятью годами моложе, упустил из виду, что нужно бы соответственно одеться. По жухлой, покрытой изморозью и мокрой траве он разгуливал в своих башмаках с серебряными пряжками и в замшевых чулках на шелке, которые защищали только от комаров да слепней. Но не от холода. Форстер заметил это лишь тогда, когда напарник его стал кашлять. Но тут уж они прошли половину пути, и поворачивать было поздно. Или назад в Травер, или вперед до ближайшей деревни.

«Идемте лучше вперед. Что-нибудь да найдем. Правда, в такую рань нам самим придется затопить печь, но я к этому уже привык. Выпьем чего-нибудь согревающего, кальвадоса например, если найдется. Только не вздумайте обижаться на меня».