Встреча. Повести и эссе

Не грех ли — этой жажды пламень жгучий?
Но коль цветы сияют на пути,
Как неувенчанной меж них пройти
И не предаться скорби неминучей?

Отречься от любви — не грех ли худший?

К Аиду дерзновенно низойти
И об иных утехах вознести
Иным богам мольбу в тоске горючей?

Я там была; но в долах тех владений,

В ночи ночей — любовь жива и там,
И там, тоскуя, тень влечется к тени…

Кто чужд любви — тот смертным скован хладом;

Спустись он и к стигийским берегам,
Огонь небес не даст ему отрады.

Это стихотворение она посылает в мае 1805 года Фридриху Крейцеру. «Чтобы я отказалась от любви?» Вопрос этот задает обманутая нимфа в новелле «Дафнис и Пандроза», которую Каролине рекомендовал прочесть Савиньи — в том письме, где говорится об обожженной руке и где он, устрашенный решимостью ее любви, предлагает ей дружбу. Тому же Савиньи пишет Беттина, в 1807 году:

«Мой верный старый друг, неужели все мое существо так и должно иссохнуть, не дав наслаждения мне самой и не порадовав никого другого в мире, — неприметно уснуть снова, едва успев пробудиться?»

А более чем через полтораста лет будет вопрошать — почти в таких же ямбах, во всяком случае, в том же смысле, что и Гюндероде, — Ингеборг Бахман:

Мне объясни, любовь, что мне необъяснимо:
ужель весь этот краткий страшный срок
мне так и жить одной, лишь с мыслями своими,
не знать любви и не дарить любви?
Зачем нам мысль? Иль нас никто не ждет?

Это рок. Тот самый час, который дает женщинам возможность стать личностями, то есть высвободить «свое подлинное „я“», хотя бы всего лишь в стихах, — тот же исторический час вынуждает мужчин к капитуляции, к самоотречению и измельчанию, лишает их способности любить, заставляет отвергать притязания независимых, способных к любви женщин как «нереалистические». От женщин требуется деловитость. Те, что неспособны подчиниться этой заповеди, — поэты — оттесняются на обочину. («А мне куда?» — уже прозвучала жалоба Гёльдерлина на утрату родины, уже свершился его уход в духовную отчизну: «Ты, песнь, мне желанным прибежищем стань!»). Женщины, жаждущие абсолютной любви, беззаветной преданности, с ужасом осознают, что их превращают во второразрядные объекты: вот где истоки безысходных страстей.

Осознание того, что вместе с самой собой ты высвобождаешь собственную гибель, рождаешь то, что тебя погубит, неизбежно должно привести к окаменению души либо к повышенной чувствительности. Чем свободней, чем значительней становится Гюндероде как поэт, тем менее пригодной становится она для союза с человеком, связанным путами «жизненных обязательств». Ты не можешь не любить, но ты непригодна для жизни женщины бюргерского круга — поди разреши это противоречие. Насильно подавлять собственные возможности — либо обречь себя на одинокое, безлюбовное существование. Все не выход. Крейцер доводит свое чувство к ней до обожания, почти до религиозного поклонения — но по-простому, по-земному жить с ней он не может.

Он действительно не может.