Встреча с границей

Мне хочется, Люба, чтобы ты увидела меня сейчас в ночном дозоре, разделила со мной и моими товарищами гордое чувство: за нами — Родина! Не раз слышал я эти слова, но, пожалуй, только сейчас понял их глубокий смысл.

Ветерок загудел сильнее и навеял новые мысли: «А все ли это чувствуют?» Невольно прислушиваюсь к своему напарнику. Он что-то подозрительно притих. Неужели задремал? Тогда я сделаю с тобой вот что, топориная твоя душа: сниму автомат и передам начальнику заставы. А дальше — сам расхлебывай. Словами тебя, видно, не пронять. Нет, заворочался, кашлянул. Но все равно не верю, что он исправно несет службу. Исправно он только съедает по две порции в столовой.

* * *

Горизонт на востоке светлеет, затягивается нежной молочной пленкой. Даже после бессонной ночи утренние мысли всегда свежи и приятны.

Правда, этого, пожалуй, не скажешь про мысли Потехина. Я смотрю на его характерный профиль и дивлюсь, насколько метко кто-то приклеил к нему прозвище: Топор. Он еще мрачнее, чем всегда, если это вообще возможно. Даже то, что мы уже шагаем на заставу, что нас ждет завтрак, не воодушевляет его.

Я пытаюсь все-таки расшевелить напарника. Нельзя, чтобы сегодняшний выход на границу прошел для него бесследно. Но теперь уже избираю другую тактику. Рассказываю про ночные занятия с бывшим начальником заставы капитаном Смирновым. Не делаю ни намеков, ни сопоставлений, добиваюсь только одного, чтобы Потехин прислушался. А чтобы начисто отмести его подозрения, передаю все подробности, не щадя ни себя, ни других...

Топор молчит. Мой рассказ, словно ветерок, скользнул по ледяному насту и пролетел дальше, мимо слушателя. О чем он думал там, на границе двух миров? О чем размышляет сейчас? А ведь от его настроения, от его душевного состояния зависят и поступки. На заставе он ни с кем не дружит, ни с кем не делится, никому не симпатизирует. А как можно в армии без солдатской дружбы? С другом легче шагается по границе, легче переносятся трудности. Я просто не представляю своего существования без Ванюхи Лягутина, без Яниса. Даже Гали потянулся к Стручкову.

А Потехин один. Где-то здесь и наши просчеты...

И мысли отступили к тому,отчетно-выборному собранию, на котором избрали секретарем Иванова-второго. Он тогда закатил тронную речь, что ему нужны не только доверие, но и помощь, поддержка. Он не хочет быть руководящей единицей без коллектива. И то, что Иванов-второй не полез грубо, самодовольно в секретарское кресло, ребятам понравилось.

Заявка большая, а отдачи пока не видно. То ли раскачиваемся медленно, то ли внезапные перемены на заставе пришибли нас.

А Топор молчит. Только при подходе к заставе спросил:

— Доложишь?

— О чем?

— Ну что хотел закурить в дозоре?

— Не хотел, а уже закурил. Это я на всякий случай уточняю.

— Ну и уточняй, былдус!

А я, между прочим, и сам думал: как поступить? Раньше на заставе ни у кого и мысли не возникало, что кто-то мог закурить ночью в дозоре. На инструктажах даже не напоминалось об этом. А вот Топор закурил. Невероятно! Что делать? Отрубить или сначала отмерить, где рубить? Хлопнуть дверью или оставить ее открытой? Надо посоветоваться с Янисом и секретарем...

Дневной сон солдата короток, как уставные команды. Даже ничего не успевает присниться. Топор вылезает из-под одеяла, словно медведь из берлоги: почесывается, поеживается, кряхтит, проклинает тех, кто придумал учебные занятия после ночной службы, и встает в строй предпоследним. Замыкает всегда Гали.

Сегодня верховая езда. Старшина Аверчук то ли не знает повадок лошадей (что весьма и весьма сомнительно), то ли у него своя метода обучения. Он приказывает мне седлать Машку, Иванову-второму — Резвого. Секретарь побледнел, но не сказал ни слова. Идет на казнь гордо, с высоко поднятой головой. Старшина переводит взгляд на меня и, кажется, разочарован. Я еле сдерживаю радостную улыбку. Наконец-то сбывается моя мечта. Янис Ратниек дает мне последние наставления.

— Смотри, не забывай про шенкеля. Она чувствительна к ним. И за поводья не дергай, чуть-чуть натягивай, чтобы только помнила о седоке. После первого круга погладь, потрепли по шее: дескать, молодец, доволен тобой. Страсть любит похвалу, как ребенок...

Старшина заметил Яниса.

— Ты что тут болтаешься? Делать нечего?!

— Да вот хотел помочь...

— Помощнички! Скоро вдвоем одни штаны будете натягивать.

И вот старшина стоит в центре манежа и протяжно, раскатисто командует:

— Ры-ы-ысью, а-а-арш! Бросить стре-е-емя!

На мой взгляд, более варварской пытки, чем езда рысью без стремян, не придумаешь. Всю душу вытрясет. Я и в детстве не любил рысь: или шагом, или галопом.