Встреча с мечтой, или Осторожно: разочарованная женщина!

— Я хорошо помню тот день. Я высушила свою подушку, которая была постоянно мокрой от слез, выключила телефон и решила начать жить новой жизнью. Надела самое красивое платье, уложила волосы и решила пойти на улицу, чтобы взглянуть на этот мир другими глазами. Глазами, где ЕГО нет. Но раздался звонок в дверь. Такой долгий и такой пронзительный. На пороге стоял ОН с большим чемоданом, двумя удочками, охотничьим ружьем и букетом из трех тюльпанов. ОН сказал, что я нарядилась как продажная девка и что нормальная, любящая женщина должна сидеть у телефона и ждать звонка от любимого, что если люди друг друга любят, то они должны набраться терпения и ждать… ОН даже сказал, что Эвелина Ганская ждала Бальзака ровно двадцать лет, что любимая женщина Тютчева ждала его тоже ни много ни мало, а десять лет. Но ОН позабыл сказать, что любимая женщина Тютчева, Денисьева, так и не дождалась своего любимого: умерев от сердечного приступа, а точнее от одиночества и боли. А еще ОН забыл, что он не Бальзак, а я не Эвелина Ганская. Я хотела закрыть дверь, но он подставил ногу, чтобы я не смогла этого сделать. Он сказал, что приехал ко мне навсегда. Я набралась смелости и сказала, что ничего не хочу. Ничего. Я до сих пор не знаю, на какой срок он тогда приходил. На день, на неделю, на месяц… Я не пускала его в квартиру, и он с силой меня отпихнул. Он вошел так же грубо, как когда-то, восемь лет назад, он вошел в мою жизнь. Совершенно бесцеремонно, думая только о себе, о своих интересах. Я просила его уйти, но он открыл чемодан, из которого полетели рубашки, галстуки, трусы, и сказал, чтобы я освободила ему место в шкафу, потому что в этой квартире должно быть его собственное место. Он требовал, чтобы я освободила ему также место на лоджии, куда он сложит свои, вернее, наши семейные удочки. Он назвал эти удочки семейными.

Мол, наше совместно нажитое имущество начинается с удочек. А затем позвонила его теща. Она поинтересовалась, для чего ее зять забрал из дома свои вещи. Мне стало страшно: он даже не объяснился… А ведь он так и по жизни жил… Без объяснений. Он сказал теще, что он устал, что вернется только в том случае, если его будут уважать и хорошо к нему относиться. Это значит, что, едва переступив порог моей квартиры, он уже думал о возвращении. Ему нужно было просто успокоить мой бунт. Ему нужно было сделать меня покладистой и безропотной, такой, какой я была эти страшные восемь лет одиночества.

Я по-прежнему просила его уйти, но он не уходил. Он снял свои носки и потребовал, чтобы я немедленно их постирала. Потому что теперь мы муж и жена, а жена обязана обстирывать мужа. Я стояла, словно во сне, и крепко держала его носки. Еще бы год назад я бы восторженно их стирала, сушила, бережно гладила утюжком и радовалась, что мне досталась великая честь прикоснуться к чему-то личному и даже можно сказать интимному… Уже в который раз я поняла, что все эти годы я просто ждала, а он жил. Наверно, именно в этом и было наше различие. Я внимательно посмотрела в его глаза и увидела, что передо мной стоит не мужик, а типичный рохля, который годами, до самой старости будет тянуть жилы из обеих женщин, не в силах отважиться кардинально изменить свою жизнь. Жене он морочит голову тем, что задерживается на работе и вкалывает на благо семьи. Любовнице обещает развестись, но только не сейчас, только немного позже. Мне даже вспомнился фильм с Олегом Басилашвили «Осенний марафон», где герой мечется межу двумя женщинами, мучая обеих и мучаясь сам. Но по складу мужского характера он обыкновенный рохля. Он никогда и ни на что не сможет решиться и с облегчением воспринимает ситуацию, когда что-то избавляет его от необходимости принять хоть какое-нибудь решение. Бег по замкнутому кругу. Так же и ОН, мой любимый. Погряз во вранье и продолжает врать.

А ведь счастье нуждается в верности, потому что без нее счастья попросту может не быть… Я твердо сказала: «Уходи». Но он не отреагировал на мою просьбу, он повторил, чтобы я шла стирать носки.

Я не выдержала. Я и сама не понимала, что делала в тот момент. Я схватила ружье, лежавшее рядом с удочками, которое, по всей вероятности, тоже было нашим первым семейным имуществом, нацелилась на любовника и выстрелила.

Я не помнила себя. Я совершенно себя не помнила… Когда я очнулась, он был мертв. Я подошла к телефону и вызвала милицию. А потом выстрелила в молчащий телефон и почувствовала себя свободной.

Елена Михайловна замолчала и трясущимися руками взяла стакан с водой. Отпив несколько глотков, она поставила стакан обратно и судорожно смяла платок.

— Я поняла, что не могу сидеть сложа руки в квартире рядом с трупом в ожидании милиции. Я взяла наше «семейное» ружье и спустилась вниз.