Встреча с неведомым

- Ребята! Миша!

Они не били меня. Они только стояли вокруг и не давали мне убежать. Когда я, изловчившись, ударил Гуся ногой в живот и метнулся в заросли шиповника, Топорик подставил мне ногу, и я упал. Гусь наклонился и поднял меня за шиворот, как кутенка.

- Что, я убить тебя должен? Кукарекай!

Я рванулся и опять хотел убежать - Топорик со смехом расставил руки, оттесняя меня к моему мучителю.

- Ребята! Пятеро на одного, да?

- А ты покукарекай и пойдешь домой,- не глядя на меня, посоветовал Мору.

- Мы же ему кукарекали! - обиженно закричал Сурок.

- Зачем? Зачем вы. унижались перед ним? Вы же люди! Гусь потерял от бешенства человеческий облик:

- Ты будешь... кукарекать?!

Я опять попытался бежать, на этот раз мне подставил ногу Сурок. И тут же, словно устыдившись чего-то, отошел в сторону. Я споткнулся, но удержался на ногах.

Гусь сбил меня с ног, и я опять упал - вниз лицом.

Тогда началось настоящее избиение. Удары следовали один за другим. Я уже не смог больше подняться. Помню, я кричал: "Фашист! Ребята, п о ч е м у вы слушаете этого фашиста? Почему? Почему? Почему?"

Этот подлый выродок бил сапогом все время в одно место. Не выдержав, бросился было на меня Топорик, но почему-то быстро отошел.

- Отобьешь легкие, Гусь! - услышал я словно издалека голос Сурка.

Боль была нестерпимой и ужасной. Сапоги были тяжелы, будто подковы у лошади. "Хоть бы я потерял сознание,- мелькнула мысль,- хоть бы забили скорее совсем". Но сознание, не покидало меня,- покинули силы, а Гусь все бил и бил, бил в одно и то же место.

- Хватит! - вдруг заорал Цыган.- А ну, хватит!

- Прочь, падло!

- Хватит!!

- Сейчас пойдет потеха! - захихикал кто-то.

Я лежал, задыхаясь, на снегу. Что-то горячее и соленое вытекало у меня изо рта. Я захлебывался, икал, содрогался всем телом. А они дрались возле меня - Гусь и Цыган; оба озверев от ненависти, сопя и рыча, ругаясь непотребными словами.

Раздался пронзительный свист, крик: "беги", град ругательств, затрещали кусты. Парней как ветром сдуло. Вдруг стало тихо, очень тихо. Я с трудом приподнял голову... Мир залило красным, а потом все почернело. Я оглох и ослеп, только сознание тлело, как огонь под золой.

Меня подняли, я застонал от пронзительной боли, чуть не захлебнулся кровью. Чьи-то крики жалости и возмущения - издалека. И кто-то - далеко плакал отчаянно, по-детски. Неужели Лиза? Все, все сознавал, только застилало зрение плотной пеленой, а слышал и з д а л е к а... Но когда меня несли на носилках уже через больничный двор, я почувствовал морозную свежесть ночи, и пелена перед глазами разорвалась - я увидел небо.

Северное сияние уже погасло, но звезды были такие яркие, такие косматые и огромные, что у меня захватило дух, и я заплакал. Кровь по-прежнему струйкой вытекала изо рта, и я понимал, что это значит.

Неужели умру? Погибнуть не за родину, не ради науки или друзей своих, не на войне, а от сапога хулигана... Что может быть недостойнее и нелепее! Почему именно со мной это должно было случиться? А как же бабушка, отец? Лиза... Лиза...

Должно быть, я застонал, потому что один из санитаров сказал: "Осторожнее, не тряси".

Почему-то с этого момента и на долгие месяцы меня начала преследовать фраза из Рея Бредбери: "Будет ласковый дождь".

Меня внесли в больницу. Приемный покой. Кто-то вскрикнул: "Это же Коля Черкасов!" Меня окружили люди в белых халатах. Почему я никак не потеряю сознание? Все равно я умру сегодня ночью. ("Будет ласковый дождь".)

Меня положили в отдельную палату. Осмотрев меня, женщина-врач с милым усталым лицом задумалась. У нее был растерянный вид человека, не могущего решиться. Ее звали Зинаида Владимировна Захарченко (жена Михаила Михайловича). Хирург, заведующая отделением больницы.

- В операционную...- наконец решила она.

И меня повезли длинным, нестерпимо длинным коридором.

И опять я услышал тихий плач и понял, что там в приемной Лиза, друзья, что они ждут и волнуются. Наверно, уже и Марк был там, и Валя Герасимова.

Положили на операционный стол. Зинаида Владимировна подошла ко мне, держа перед собой руки, намазанные йодом по самые локти.

- Будем делать операцию, дружок!

- Делайте, если нужно... ("Будет ласковый дождь".)

- Общий наркоз,- сказала Зинаида Владимировна.

И только тогда (наконец-то) я ушел от стыда, унижения, мук и этой измучившей меня фразы.

Глава девятая

"БУДЕТ ЛАСКОВЫЙ ДОЖДЬ"

Я проснулся утром. Возле меня в белом халате сидел бледный, похудевший Марк и смотрел на меня.

- Колька! - сказал он и скривился, тщетно удерживая слезы.

- Марк! - я очень обрадовался ему и понял, что мне предстоит жить и что в этой жизни дружба, пожалуй, будет самой большой радостью.

- Марк, скажи...

- Ты не шевелись, Колька, и не разговаривай. Тебе пока нельзя разговаривать - врач не велел.

- Только скажи: мне удалили легкое? Что же ты молчишь? Целиком?

- Нет, осталось немножко... Тебя сейчас покормят. Я скажу...

Я посмотрел на окно. Какое хмурое, неприветное утро.