Встречаются во мраке корабли

— Не притворяйся, не притворяйся. Ты же ни на минуту одна не остаешься.

— Очень даже ошибаешься. Вчера днем, лежа в шезлонге, я даже придумала себе тест на невропатию.

— Сама?

— Ты же мне не помогал…

— Каким образом?

— Отвечала себе на разные вопросы из твоей книжки.

— Но, Эрика, потом же подсчитать надо, ведь ответы эти только в сумме…

— Без подсчета тоже видно. У меня свой способ. Вот видишь, тут я писала ответ за себя, а тут за тебя. Известно, что ты человек нормальный, как… как…

— Как брюква, — подсказал Павел не слишком поэтичное сравнение.

— Ну, скажем, как кольраби. Значит, так: есть такой, к примеру, вопрос: «Что ты предпочитаешь — действовать или планировать?» Я пишу: ты — действовать, я — планировать. И сразу знаю, что здесь о’кей. «Легко заводишь новые знакомства?» Ты — да, я — нет. «Часто ли чувствуешь себя усталой без особой на то причины?» Ты — нет, я — да. «Отвечаешь на письма сразу?» Ты — да, я — вообще не получаю писем.

— А хоть на что-нибудь мы реагируем одинаково? — спросил он.

— Почти нет.

— Какие там еще были вопросы?

— Тебе же они известны лучше. «Предпочитаешь идти в кино или читать интересную книжку?» «Бываешь ли ты иногда так расстроен, что не в силах выносить некоторые резкие и пронзительные звуки?»

— Я тоже не выношу некоторых звуков. Видишь, что-то общее у нас все же есть.

— «Часто ли тебе кажется, что ты ни на что в жизни не способен?»

— А на это как ты ответила?

— Ну а ты как думаешь, Павел?

Они рассмеялись.

— «Бываешь ли ты порой враждебен к людям, которые вообще-то тебе приятны?» Ну, хватит играть, чертовски спать охота.

Взобравшись на свою койку, она вдруг услышала голос Павла:

— Послушай… А может, мы завтра побродим с тобой по горам? Ты же, собственно, нигде тут не была.

— А Худого спрашивал? Он собирался с самого утра что-то…

— Так уж он тебе необходим? Без него ни шагу?

— Да нет, но…

— Сами пойдем, — отрезал он.

Эрика вдруг вспомнила, что ей надо что-то вытащить из рюкзака, и спустилась вниз. Она стояла нагнувшись, в пижамной кофточке и в коротких штанишках. Впервые он увидел ее ноги, очень красивые. Ему вспомнилась Сузанна, подкорачивающая юбку своей помощнице: «У нее такие красивые ноги, а она вечно прячет их…» Интересно, знала ли она, какие красивые ноги у ее дочери?

— Как это сами? — возразила Эрика. — Что же, спину ему показать?

— Зачем спину? Просто погулять отправимся. Можно нам, нет? Беру это на себя.

Она подняла на него глаза: на обветренном смуглом ее лице они казались еще светлее, больше. Как-то само собой он протянул к ней руки и сказал:

— Иди сюда.

И тогда она, тоже не раздумывая, подбежала и уткнулась горящим от ветра лицом в его мохнатый свитер. Минуту они стояли молча. Эрика не думала ни о Павле, ни о себе, перед глазами ее маячила та пара из Саксонского сада; жест той девушки, ее тоска по такому вот жесту. «Наконец-то… наконец…» А Павел чувствовал какое-то необычайное волнение, пальцы его запутались в ее волосах.

«Такие мягкие волосы и такой твердый характер», — мелькнуло у него в голове, и еще он подумал, что это безумие и что свершается оно само собой, без его участия, а он только не хочет, не может противиться.

* * *

Они брели по колено в рыхлом снегу. Ночью нападало его с полметра, деревья покрылись белой шапкой, при легчайшем дуновении ветра с них сыпался снег.

День был сумрачный, воздух насыщен тяжелым запахом хвои. Эрика устала, но ни за что на свете не призналась бы в этом Павлу. Он шел впереди, ни разу за все время не оглянувшись.

Утром, когда Худой постучался к ним в комнату, чтобы сказать Эрике, что он идет смазывать лыжи и будет ожидать ее перед домом, Павел небрежно бросил:

— Эрика сегодня с тобой не пойдет. Я хочу показать ей горы, она же тут впервые.

— Я с вами, — быстро нашелся Худой.

— О нет, тебе, наконец, представится случай хоть немного потренироваться. Я не могу считать своим соперником человека, который за десять дней едва ли четыре раза спустился с горы.

Худой пожал плечами.

Когда они выходили, он подошел к ним.

— Слушай, Павел, только не форси, прошу тебя. Я говорил со спасателями, есть опасность обвала.

— Обвал в январе! — Павел постучал себе по лбу жестом, полным сострадания. — Ты бы, браток, придумал что-нибудь более правдоподобное.