Встречи

- Нет, я артиллерист… Служил на форту.

- Ну вот, - улыбнулся он, - профессия у вас самая что ни на есть земная!.. Дело это было в сорок первом году, летом. Гитлеровцы начали наступать на Лугу, а наши тыловые мастерские из Ораниенбаума, который много бомбили, стали переводить поближе к Шлиссельбургу. Возьми да и случись такое: я с моим товарищем, тоже техником, задержались по разным делам в городе, а эшелон в это время отправили. Поторопились. Воздушный налет ожидался… Такая вот получилась неприятная штука. Ну, по правде сказать, не знаю, как вы, а я не люблю в эшелонах ездить. Как в мышеловке себя чувствуешь, когда самолеты налетают.

- Особенно, если ночь лунная, - согласился я.

- Луну я просто ненавижу! Самые жестокие бомбежки пережил я в лунные ночи… Проклинал ее не раз… Ну вот, прибегаем мы на станцию, а там говорят: «Шпарьте, ребята, по шпалам, эшелон ваш уже сорок минут как ушел». А в этот момент, как назло, идут «юнкерсы», делают заход над станцией, начинают бомбить… И началось черт те что… Рванули мы в какую-то яму, залегли. А около меня тут рядом еще какой-то военный. Лежим вместе… Вокруг дым, рев, камни летят, обломки какие-то. То с одной стороны рвется, то с другой. Ну, конечно, я лежу, смотрю в небо, наблюдаю, куда заход делать будут, - военный же, что рядом, вцепился в меня, держит за руку, а сам плачет. Да как-то странно, по-женски. Я вырвал руку, даже хотел ударить - так противно стало, - смотрю, а это девушка… Волосы у нее растрепаны, лицо измазано землей… В одно мгновение у меня что-то в душе перевернулось… Мой друг обнял ее и говорит: «Успокойся, девушка, лежи тихо». Так и держал ее все время, пока продолжалась бомбежка… А когда все кончилось, вылезли мы из ямы, познакомились. Девушка оказалась совсем молоденькой, лет девятнадцати, но в летной форме и в звании старшего сержанта. Оказалось, что послали ее из уральского аэроклуба в эскадрилью связи штаба Балтфлота. Она добиралась до места назначения, но началось немецкое наступление, и, куда передвинулся нужный ей штаб отряда, никто не знал.

Делать было нечего: мы предложили ей пойти с нами. По пути скорей можно будет выяснить, кто где находится… Девушка согласилась… Неловко ей, правда, было, что она струсила… Но мы ее уговорили, что это со всяким может быть, особенно если в первый раз. - Он усмехнулся. - Назвались же мы не техниками, а летчиками… И не потому, что техником быть стыдно. А просто в этот момент хотелось, чтобы девушка видела в нас боевых ребят. Я сказал, что у меня уже сорок пять боевых вылетов, семь сбитых самолетов и что я летчик-истребитель… А мой друг тоже врал напропалую что-то в этом роде. - Сосед затянулся дымом и помолчал, в сумраке блестели его глаза. - Ну вот, стали пробираться в сторону Ленинграда, где пешком, а где на попутных машинах. Девушка оказалась уж не такой беспомощной. Она то обед из консервов варила, то ночью сторожила машину, если нам удавалось к кому-нибудь подсесть.

Относилась она к нам с большим уважением, даже с каким-то преклонением: ведь мы в ее глазах были настоящими боевыми летчиками! И нам уж тоже приходилось держаться. Мы рассказывали один боевой эпизод хлеще другого. А она смотрела на нас большими глазами…

Чем дальше мы шли, тем она становилась нам все больше родной. С ней мы чувствовали себя по-настоящему сильными.

Конечно, в душе я раскаивался, что неправду говорю. А про себя решил: вот как только доберусь до части, попрошусь на фронт. Может быть, в тот же полк, что и она… - Он сделал небольшую паузу и, склонившись ко мне, сказал тихо, словно кто-нибудь мог нас подслушать: - Не буду больше врать вам - о себе рассказываю… Никакого друга с нами не было… Вдвоем добирались!.. Чувствую, что люблю ее. Сил расстаться нет. Но признаться в своей лжи не могу. Ведь для нее я боевой летчик, который семь самолетов сбил! Девушка простая, непосредственная - ребенок почти! Она себе уже образ мой создала…

А когда добрались мы до Ропши, есть такой городок под Ленинградом - там Петра третьего убили, - дальше уже нельзя нам было вместе ехать. Но все же на машине проводила меня до станции, вот до той самой, что мы проехали… Простились. Дал ей номер своей полевой почты. И уехал… А через месяц получил от нее письмо - ее на Карельский перешеек направили…

Сколько докладных записок ни подавал, все отказывали. А она написала мне, как ее первый бой прошел, потом как на бомбежку летала, как первый самолет сбила… Я избегал ей писать об успехах, все больше о чувствах. А потом даже совсем перестал отвечать. Тогда в ее письмах открылся такой вопль, что и передать невозможно. Она не могла жить без моей поддержки. Всякий раз, когда я читал ее письмо, мне казалось, что оно адресовано кому-то другому и только по ошибке попало мне в руки. Вот как бывает, товарищ капитан.

- Бывает, - сказал я.