Встречи господина де Брео

— Да, сударь, я был именно таковым, каким описал себя вам; во всех других отношениях я был довольно порядочным человеком. Говорю вам это не из хвастовства, а для того, чтобы показать вам, что сущность моей природы не была дурной. Исключая того, что касалось плотского греха, я вел себя благопристойно. Спасительная мысль о моей гнусности удаляла меня от гордости. Когда при мне хвалили мою наружность или способность мою к делам, в уме у меня были причины, чтобы унизить себя в своих глазах. Достаточно было представить себе, какое животное во мне живет, и я видел не того г-на Ле Варлона де Вериньи, которому я слышал некоторые похвалы, а замечал другого, который, выйдя из салона или после придворного приема, будет представлять довольно странную фигуру, так как человек, сударь, ища наслаждение, вы сами знаете где, не прекрасен и не возвышен. Положение тела в любви, сударь, совсем неказисто, и природа, когда мы хотим удовлетворить инстинкт, вложенный ею в нас, предписывает нам движения, которые, доставляя нашему телу внутреннюю приятность, не имеют внешней прелести, так что самый изящный кавалер и наиболее совершенная его помощница образуют вместе чудовищную группу, которую мифология могла бы поставить наряду с кентаврами.

Я не был горд и не был также скуп. Склонность к женщинам приучает легко тратить деньги и платить без колебания сколько нужно, для того чтобы они благосклонно нас принимали. Им же я обязан и тем, что не сделался чревоугодником. Любовные упражнения развивали во мне аппетит, и я предпочитал есть скорее для восстановления сил, чем для наслаждения тонкими яствами. Так что, сударь, по-видимому, мой обычный грех предохранял меня от большинства остальных. Они растворили всю власть свою надо мной в его власти, и я мог думать, согласитесь сами, что если бы мне удалось когда-нибудь уничтожить в себе это непреодолимое влечение, устремляющее меня всегда к делам плоти, я бы сразу сделался христианином не худшим, чем всякий другой, и был бы столь же способен, как все, к спасению души.

Г-н Ле Варлон помолчал с минуту, потом продолжал:

— Случилось обстоятельство, рассказывать о котором я не буду и о котором вы, без сомнения, знаете… Грех, который я считал непреодолимым, вдруг потерял для меня свою пагубную привлекательность. Я воспользовался этой передышкой и устремился в уединение. Вы видели, как я вошел в это прибежище, и сами даже разбудили меня, когда я спал на скамейке в приемной, еще весь разбитый и ошеломленный внезапным действием неожиданной благодати. Вы предупреждали меня тогда об опасности возврата к старому и советовали быть на страже. Я ожидал каких-либо признаков этого. Старое мое существо не появлялось. Ах, сударь, какова была моя радость, радость человека, чувствующего себя спасенным и уверенного, что если и следует еще загладить прошлые проступки, то, по крайней мере, будущее его обеспечено!

Г-н Ле Варлон де Вериньи поднялся и стоял перед г-ном де Ла Бежисьером. Он прокричал ему:

— Зверь пал, сударь, зверь пал, и я ношу перед собой его тяжелую и неодушевленную шкуру. И будь вы, сударь, не почтенным старцем, а совершенно обнаженной женщиной, я бы не испытывал по отношению к вам ни малейшего движения похоти.

Добрый г-н де Ла Бежисьер привскочил при мысли, что мог бы быть совершенно обнаженной женщиной; он стыдливо запахнул на волосатой груди рубашку из толстого небеленого полотна, между тем как г-н Ле Варлон де Вериньи снова начал, понизив голос:

— И тем не менее, сударь, грех продолжает жить во мне, он не вздымается больше в моей плоти, он ползет в ней, копошится, кишит. Он пробегает по мне, грызет меня, колет. Он не пребывает в одном месте моего «я», но занимает всю область моего духа.

И г-н Ле Варлон де Вериньи сделал гримасу отвращения, словно человек, чувствующий, как на нем кишмя кишат невидимые насекомые.

— Да, сударь, таково мое плачевное состояние. Конечно, я больше не любострастен, но я вместо того чревоугодлив, ленив и скуп. Взамен единственного греха, меня мучат и владеют мною множество их! Они не таковы, сударь, как мой старый грех, у них нет внезапных приступов, которые всецело ввергали меня в мое хотенье и при которых, стоило его неистовству пройти, я все же оставался довольно хорошим человеком, немного опечаленным и сокрушенным тем, что с ним произошло. Новые же пришельцы, наоборот, тайком проникши в меня, понемногу овладели моими мыслями и заполонили мое одиночество. Это близкие товарищи, домашние, не покидающие меня, и от которых ничто меня не отвлекает. Они приходят, уходят, во мне ночуют с тем большим удобством, что у них нет случаев покидать меня и нет выходов, через которые они могли бы меня освободить от своего жужжанья и облегчить от своих укусов.

Г-н Ле Варлон де Вериньи отошел на несколько шагов, потом быстро приблизился к г-ну де Ла Бежисьеру и резко потряс его за плечо.