Встречи и расставания

– Неужели его стихи равны богатству наших почтенных поэтов?

– Послушайте, устад[4]. Вот что я запомнил сегодня:

Управляется мир Четырьмя и Семью.
Раб магических чисел – смиряюсь и пью.
Всё равно семь планет и четыре стихии
В грош не ставят свободную волю мою!
Те, что веруют слепо, – пути не найдут.
Тех, кто мыслит, – сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
«О невежды! Дорога не там и не тут!».
Тот, кто следует разуму, – доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.
Милосердия, сердце моё, не ищи.
Правды в мире, где ценят враньё, – не ищи.
Нет ещё в этом мире от скорби лекарства.
Примирись – и лекарств от неё не ищи.

Что вы на это скажете?

– И кто же автор этих строк?

– Некто Хайам…

– Разве можно сравнивать эти строки и божественную поэзию Фирдоуси или Хафиза? В них нет красоты. В них грубость простолюдина. Они пресны, как лепёшка. Что с тобой, Хатем? Неужели слухи, дошедшие до меня, верны?

– О чём вы?

Хатем взял персик, повертел его в руках, положил обратно на блюдо.

– Ты один из лучших моих учеников. Уважаемый и богатый ныне человек. Но говорят, что ходжа[5] Хатем перестал чтить обычаи и уподобляется нечестивым фарангам[6].

– Вы имеете в виду мой харам[7]? – Хатем усмехнулся. – Да, конечно, это непривычно, когда мужчина отказывается от жён. Но попробуйте понять меня, в моём сердце есть место только для одной, зачем же я буду обманывать остальных?

– В моём сердце тоже бывает только одна женщина, иногда очень долго, но я должен давать счастье и другим.

– Разве счастье – проводить ночь с той, что не нравится?.. Простите, устад. – Хатем потупил взгляд.

Гость отпил из пиалы, провёл ладонью по серебристой бороде.

– Ты мог бы не говорить об этом… Никто не запрещает тебе так думать, но своим словом и действием ты опозорил не только себя.

Хатем молча склонил голову. Он понимал, что спорить с досточтимым Кахланом бессмысленно.

– Но не это огорчило меня. – Устад помедлил, внимательно глядя на Хатема. – Ты перестал чтить Коран. Уподобляясь самому непочтенному киссахану, ты рассказываешь небылицы, заставляя почтенных людей думать о твоём слабоумии.

– Вот что привело вас ко мне… – Хатем открыл банановый плод. – Продолжайте, ходжа Кахлан, я внимательно слушаю.

– И вот этот Хайам. Ты запомнил стихи, которые не стал бы слушать любой разумный правоверный. Ты говоришь, что Бог иноверцев – тот же Аллах. Ты утверждаешь, что все люди произошли по воле одного Всемогущего и никто не может считать себя лучше другого. Ты сравниваешь Коран и Библию, о, прости меня, Аллах… – устад вскинул руки, – утверждая их равенство…

– Да, это так. – Хатем вытер руки, движением ладони отослал муваккала[8]. – Да, я убеждён, что создатель у нас один, будь то я или вы, правоверный ходжа Кахлан, или неверный фаранг. Я убеждён, что чудотворец Муса и библейский Моисей похожи, как воскрешающий мёртвых Иса похож на Иисуса неверных. Я думаю, что придёт время и книга мира будет одной для всех.

– Что ты говоришь! – вскричал устад. – Ты хочешь, чтобы я поверил в твоё безумие?

– Разве я похож на безумца? Или ходжа Кахлан под этим словом подразумевает иное мышление?

– Я имею в виду болезнь, ходжа Хатем, страшную болезнь души, из которой уходит Аллах…

Старик поднялся, оправил платье.

– Подумай об этом. Ибо я боюсь, что теряю своего ученика. Ты знаешь, какова участь нечистого… Шейх и его мюриды[9] ожидают от тебя благоразумия. Не медли.

– Я подумаю, – наклонил голову Хатем, пряча улыбку.

Он проводил гостя, раскланялся и почти бегом устремился к хаузу[10].

Прохладная вода отвлекла его от неприятных мыслей. Он плескался и жалел о том, что это блаженство не может вместе с ним разделить Нушафарин. Его единственная Нушафарин. Устад ушёл бы в полной уверенности в его безумии, если бы знал, как проводят время они наедине. От этой мысли Хатему стало весело и захотелось скорее увидеть Нушафарин.

Он торопливо вышел из хауза, накинул на плечи люнги[11] и поспешил в покои Нушафарин.

Теперь, когда все его бывшие жены переселились к своим новым мужьям, в женской стороне дома было необычайно тихо. И хотя можно было выбирать любую из комнат, Нушафарин осталась в своей, в которую когда-то вошла младшей женой ходжи Хатема.