Встречи и знакомства

Литературный контекст записок Соколовой расширяется при описании нравов, царивших в редакциях изданий, в которых она сотрудничала, – газет «Русские ведомости», «Московские ведомости» и журнала «Русский вестник», их сотрудников, которым она, не обинуясь, дает разнообразные характеристики. Наполнены выразительными подробностями портреты «литературной богемы», к которой она причисляет, выражая явную симпатию, «пользовавшихся в то время большим успехом» писателей-разночинцев М. Воронова и А. Левитова. Соколова подчеркивает, что для нее наиболее «интересной страницей русской общественной жизни» является «ход нашего газетного и вообще литературного дела», причем в «знаменательный период нарождения в нашем газетном мире так называемой «мелкой прессы». Она считает, что «мелкая пресса» развратила русскую периодику, так же как «разнузданная и скабрезная оперетка» развратила театральное искусство, и благодарит судьбу за то, что она начинала «под патронатом иных, могучих сил», имея в виду, конечно, прежде всего того же Каткова. Но так же как оперетта сыграла свою значительную роль в развитии музыкального театра, так и те издания, которые Соколова называет «мелкой прессой», оказались важны для развития рынка периодики в России, его демократизации за счет привлечения массового читателя из низов, приучавшегося к регулярному чтению. Такими изданиями были выходившие в Москве с начала 1880-х гг. газеты «Новости дня» и «Московский листок». На протяжении ряда лет Соколова сотрудничала в этих газетах, ее публиковавшиеся в них фельетоны, очерки, романы в немалой степени способствовали росту их популярности и ее собственной.

При знакомстве со страницами воспоминаний Соколовой, посвященными издателю «Московского листка» Пастухову и его газете, читателю невольно вспомнятся схожие эпизоды из «Москвы газетной» Гиляровского. Это неудивительно, поскольку личность Пастухова была окружена анекдотическими историями, которые ходили по Москве и, естественно, не могли быть неведомы великолепному знатоку московского газетного быта Гиляровскому. Кроме того, вполне возможно, что при написании своих очерков о старой московской прессе Гиляровский, работавший над ними в конце 1920-х – начале 1930-х, то есть с отрывом от описываемых событий в несколько десятков лет, мог «для освежения памяти» воспользоваться публикациями Соколовой в «Историческом вестнике».

Чтение «Встреч и знакомств» порождает ощущение, что воспоминания переполняют автора, стремящегося не упустить ничего из того, что представляется интересным для читателя. Отсюда впечатление калейдоскопичности мемуаров Соколовой. От изображения фигур и нравов литературного мира она переходит к встречам с артистами, музыкантами. Ее свидетельства о Серове, Даргомыжском, Антоне и Николае Рубинштейнах, Чайковском, при всей их очевидной субъективности, воспринимаются как штрихи, дополняющие образы и биографии этих композиторов. В особенности существенным в этом плане представляется описание взаимоотношений Чайковского с семейством Бегичевых-Шиловских. Стремясь быть занимательной рассказчицей, Соколова, подобно многим другим авторам «Исторического вестника», старается припомнить какие-то необычные случаи как драматического, так и анекдотического характера. Ее описания «оригинальных типов прошлого» и быта провинциального дворянства, старого барства (семейства Фонвизиных и Алмазовых) не чужды художественности и дышат тем «культом прошлого», который, по словам мемуаристки, «все дальше и дальше отходит в современном нам обществе». Ей хочется поведать читателю и о благородных чудаках, и об ужасных самодурах, людях, «совершенно исчезающих с русского горизонта», представителях «стушевавшейся эпохи». В ряде очерков, таких, к примеру, как «Одна из московских трущоб и мировой судья Багриновский» и «Преображенская больница в Москве», Соколова выступает как весьма добротный, знающий бытописатель. Знаменательно, что и в них бытописание переплетено нередко с изображением драматических человеческих судеб, как, к примеру, в том же очерке о Преображенской психиатрической больнице, в котором, наряду с упоминанием о содержавшемся там известном юродивом И. Я. Корейше, рассказывается и о людях, ставших жертвами «всемогущего административного произвола», по сути, того, что на нынешнем языке называется «карательной медициной».

Несмотря на многочисленные публикации в периодике и выход при жизни почти двух десятков книг, Соколова к концу жизни бедствовала. Она так и не смогла выбиться из положения литературной поденщицы, вынужденной за небольшую плату писать газетные романы с условием предоставлять очередное продолжение к определенному дню, и, по сути, разделила печальную судьбу «многописательниц», которых вспомнил Дорошевич в очерке, посвященном беллетристке Капитолине Назарьевой:

«Как тоскливо сжимается сердце, когда перечитываешь список всех этих изданий, где она писала. Всех этих “Наблюдателей”, “Звезд”, “Родин”, “Новостей дня”.

“Многописательница!”