Встречи, которых не было

Зимой 1911 года политическому ссыльному Зензинову была оказана, так сказать, особая честь: из Якутска его отправили на поселение в такое место, куда не ссылали еще никого, — в Русское Устье. Полтора месяца ехал он на собаках и оленях навстречу сгущавшимся сумеркам полярной ночи. Кончился лес; лишь бесконечные, смежные пространства, сливающиеся вдалеке с низким пасмурным небом, окружали путников. Невесело выглядела Индигирская тундра — ни одного сколько-нибудь заметного предмета, ни одного деревца или кустика, на которых могли бы Отдохнуть быстро устающие от однообразной картины глаза.

— Близехонько теперь, — сказал однажды каюр Зензинову. — Дымы видать.

Полярная ночь еще не кончилась здесь — лишь край солнечного диска показывался над горизонтом, — и в сумеречном свете короткого дня Зензинов с трудом разглядел впереди мутные столбы дыма, неподвижно стоявшие в морозном воздухе. Казалось, что дым идет прямо из снега, — сколько ни вглядывался Зензинов, он не мог различить других признаков жилья. И только когда они подъехали вплотную, он услышал лай всполошившихся голодных собак и заметил приземистые плосковерхие постройки, до крыш засыпанные снегом. Именно тогда и понял Зензинов, почему местные жители определяют величину поселка не по количеству домов, а по количеству «дымов» — так вернее, не собьешься зимой, да и не во всех избах Севера теплится жизнь… Кстати, это учитывали и наши очень далекие предки: в Киевской Руси дань бралась не с «дома», а с «дыма», жилого дома, и в этом была своя логика.

Над Русским Устьем поднималось к низкому небу всего шесть дымов. Когда-то их было значительно больше. Но население Русского Устья постепенно уменьшалось — умирали от кори, от оспы. Поэтому, свободное жилье для Зензинова местный староста нашел без труда; ему отвели маленький домик о двух окнах. Домик этот раньше принадлежал зажиточному русскоустьинцу. Это было можно определить хотя бы по тому, что лишь в одно окно пришлось вставить тонкую льдину, заменитель стекла на дальнем севере; во втором окне красовались обломки слюды и стекла, но зато все рамы запирались шпингалетами, выточенными из мамонтовой кости.

Новый человек в забытом богом и людьми селении — явление крайне редкое, и не удивительно, что Зензинов вызвал живейшее любопытство у русскоустьинцев. Но и сам он, чем дальше, тем больше, заинтересовывался бытом, языком своих односельчан, хотя не так-то просто было разобраться в их жизни. Зензинов видел перед собой типично русские лица, слышал речь, безусловно, русскую, но… он с трудом понимал, что говорят его новые знакомые! Привыкнув к особенностям их произношения — они скрадывали некоторые звуки, не договаривали, — он с удивлением обнаружил в языке русскоустьинцев слова, на слух незнакомые, но вызывающие сложные ассоциаций, приводящие в конце концов к словам знакомым, привычным. Приезжие купцы тоже жаловались, что не понимают индигирцев, Но все это, несмотря на крайне узкий кругозор индигирцев, отнюдь не свидетельствовало об убожестве языка. Нет, подлинный любитель русской словесности обнаружил бы в речи своих собеседников множество хоть и непривычных, но сочных, образных слов, точно передающих особенности местной природы, быта. Например, индигирцы говорили «комарный день», «комарно», и с правомерностью этого словообразования согласится каждый, у кого темнело перед глазами от несметных полчищ комаров. Про неясный, пасмурный день индигирцы говорили «копытный день», «копотно», а туман называли «морок» (вспомним наши выражения: «морока» и «напустить туману»). Вместо глагола «уменьшить» они употребляли глагол «омалить», вместо слова «швея», «портниха» — «шитница», вместо «крыло» — «махало», вместо «легко» — «плавко» («весною плавко ехать»).

Есть у нас выражения «утруска», «утрус», которыми охотно пользуются хозяйственники, когда речь заходит о продуктах. У индигирцев, по крайней мере для муки, имелись более точные слова: «упыль» и «мышеядь».

А вот прислушайтесь, какое великолепное словообразование: вместо «правда» индигирцы говорили «заболь», «самую заболь сказал», то, что наболело, что не дает покоя душе, о чем нельзя молчать!.. Это по-настоящему хорошо.

Встречались слова иного типа, уточняющие понятие о природных явлениях, о характере местности. Например, речная грязь, ил, называлась «няша», а болотная грязь — «якша», морской залив именовался «кулига», а речной — «курья», сухие, поросшие тальником участки тундры называли красивым словом «веретье», которым ныне пользуются и в других районах Сибири.