Встречи на ветру

Заняли два купе в вагоне, и, только тронулся поезд, Анастасия Ивановна разрешила раскупорить одну бутылку вина. Проехали платформу Удельная, и наша хохотунья и заводила Надюша Скоробогатова запела: «Пой, ласточка пой…»

Весело. Именно в тот момент я поняла, что по-настоящему влилась в рабочий коллектив. Одновременно я осознала, что мне необходимо поступить в вуз. Отчего так? Кто его знает.

Когда мы, веселые и шумные, вывалилась из вагона электрички, небо уже затянули низкие тучи. У нас на Азове такого не может быть. Но тут не Азов. Тут рядом Финский залив. Пошел дождь, и нам пришлось бегом добираться до садового товарищества. Молодым и здоровым нам все было нипочем. Анастасия Ивановна не отставала от нас. Ей в ту пору было тридцать лет.

Переждав дождь в домике и выпив ещё вина, мы умудрились разжечь костер. Вернее, разожгла его Анастасия Ивановна. И картошку мы испекли, и супчик сварили, и вино все выпили. Никто не был пьян. Весел? Да. Пели песни, танцевали без музыки шерочка с машерочкой. Ноги я все-таки промочила.

Возвращались в Ленинград затемно. В вагоне тепло, и нас сморило. Приехала в город я уже простуженная, но некому было мне подать горячего молока с содой и медом. Молодые соседи сказали, что Родиона утром увезли милиционеры. Куда и за что, неизвестно.

Лечилась, как могла, сама, и на второй день вышла на работу. На этот раз мне пришлось отработать две смены. Не одна я заболела после поездки на садовый участок.

Десятого марта я вернулась в дом на Кировском проспекте. Дверь в комнату Родиона была опечатана. «А как же мои вещи? – сокрушалась я, сидя на кухне.

– А Вы сходите к участковому милиционеру, – посоветовал молодожен.

– Ты на часы посмотри. Кто в это время работает?

Пришлось мне ночевать на кухне, благо молодожены не возражали. Были бы прежние соседи, фигос под нос дали бы они ночевать тут.

Утром одиннадцатого марта, в понедельник, не попив даже чаю, я пошла в опорный пункт милиции. Пожилой капитан выслушал меня, попросил показать паспорт – я его всегда ношу с собой, – сказал, что вскрывать опечатанную дверь не входит в его компетенцию.

Не выдержала я:

– Я думала, милиционер, представитель советской власти, и призван защищать права советских граждан.

Такой напор подействовал.

– Пошли в отделение. Там разберемся.

И разобрались. Молоденький оперуполномоченный вскрыл дверь, проследил, чтобы я не взяла мужских вещей. Осмотрел мой чемодан и разрешил уйти.

– Вы не подскажете, – решила я его спросить, – куда мне теперь идти, где ночевать? На вокзале?

– Не положено это. К подруге иди.

– Так у подруг не хоромы.

– Тогда не знаю. Мы милиция, а не собес.

Поспешил уйти милиционер. Он прав: не его это дело.

Вышла я на проспект, и такая тоска меня взяла, хоть вой. Не было рядом кого бы то ни было, кто, как Родион, сказал бы: «Устроишься в свой трест, возвращайся».

И все-таки я везучая. Вспомнила о Науме Лазаревиче. Не он ли сказал: «В любое время суток дверь моего жилища открыта для тебя».

Вздохнула облегченно. Для меня зима закончилась. Ленинградская зима.

Влажные весенние ленинградские ветры

С трудом втиснувшись в переполненный автобус со своим чемоданом, я поехала на Невский проспект, не задумавшись, дома ли реставратор Русского музея.

Еду и, как обычно, размышляю. Начало рабочего дня, а народу полно. Кто же трудится на благо народа? Стоит мужчина у кассы. Провожает взглядом каждый пятак, опущенный в неё. С виду он вполне приличный гражданин, а взгляд нищего на паперти. Ему что, денег не хватает? Если денег мало или нет совсем, так иди и трудись. Подумала так и вспомнила давнишний разговор с начальником отдела кадров в тресте: нет вакансий. И тут, на повороте, когда нас, пассажиров, бросило друг другу в объятия, меня осенило. Все от того, что мы, советские граждане, мало передвигаемся. Осталась бы я у себя в Жданове и тоже, может быть, сидела бы без работы. И ещё: меньше претензий надо иметь. Я пошла на склад простой подсобницей? Пошла. И пойду дальше. Водитель объявил остановку – Невский проспект. Мне удалось и самой выскочить из автобуса, и чемодан свой вытащить.

Стою на тротуаре. Перевожу дыхание. Перевела и тут почувствовала какой-то холодок на бедре. Ексель-мопсель, мать моя родная! Карман пальто аккуратно так разрезан. А там был кошелек. Ну, не гадство ли? Я вас спрашиваю!

Идиоты. В кошельке рубль с мелочью. Я что, дура по-ихнему? Аванс у меня там, куда даже самому любимому не с ходу дам залезть.

Подхватила чемодан и шагаю. А я иду, шагаю по Москве. То есть по Ленинграду. Моя цель – кинотеатр «Молодежный». Если не застану Наума Лазаревича, удавлюсь там же. Это я так шучу. Вхожу во двор и слышу:

– О боги! Неужто сама Ирина ко мне пожаловала? – С Садовой улицы идет мой старикашка Наум. Невольно моя рожа расплылась в идиотской улыбке.

– Я это. Я. – Как же я рада видеть Наума Лазаревича! Я готова тут же в грязном, неметеном дворе его расцеловать. То, что я только предполагала, Наум исполнил. Как он целуется! Ноги подкашиваются.