Встречи с этим человеком

Со мной тогда еле справились пятеро (из коридора ещё набежали). Вызвали мигалку с крестом. Лечили долго. Когда выпускали, врач напоследок ещё раз вдолбил: читать поменьше, а лучше совсем бросить - нельзя голову напрягать. Подался опять на стройку, уже в другое СМУ, землю копать.

Да, забыл совсем, уже перед "освобождением" тот же врач мне осторожненько сообщил, что мама моя уже тому два месяца, как умерла, но - он замялся - ехать на могилу мне не след, могут быть рецидивы. Конечно, он не смерть матери имел в виду (я как-то эту весть спокойно воспринял, не мог осознать), а боялся он моей встречи с ним. Но я, помню, тогда уже подумал: а не попробовать ли поехать и взглянуть ему в глаза?.. Эта мысль долго пощипывала мою душу, но я не решился...

Надо сказать, что мне ещё труднее стало разговаривать. Я и вообще-то старался молчать, а как заметил, что от усилия заговорить тошнотные судороги начинали горло дёргать, вообще онемел. Сижу - молчу. Копаю - молчу. Иду молчу. Попивать портвейн начал и тоже молча.

На этой работе меня опять в первые дни дёргали- что-то спрашивали, куда-то звали, за что-то агитировали. Раз (я в комнате один был) девчонка -рослая, большеглазая, в джинсах -- припёрлась. Так и так, говорит, зовут Людмилой, комсомольский секретарь, не желаешь ли в выпуске стенгазеты участие принять? Устно я не смог бы выговорить, а на бумажке чётко и крупно написал: "Иди ты к... матери!" Глаза вытаращила, выскочила. Но последствий не было, ей, видимо, объяснили, откуда я появился. Отвязались. Так за немого дебила и считали. Мне и лучше.

Тут я перескакиваю, потому что года два-три (уж и сам не помню, сколько) землю лопатил, ел, спал и пил. День за днём. Вот портвейн-то и способствовал тому, что я как один из героев Достоевского, на "седьмую версту" снова загремел.

А загремел я и с большим звоном из-за того, что начал в конце концов не один выпивать, а с ним. Сначала вроде один начинаю. Только порцию пропущу, тошноту переборю (и скверный же портвейн у нас делают - яд крысиный!), а он - вот он, дед Козёл-то, уже свой стакан протягивает. Я наливал. И разговаривал. Всё пытался выяснить, зачем он впился, кровосос, в меня, почему он именно меня выбрал и жизнь мою, как тряпку мнет и ноги свои копытные об нее вытирает?.. После таких патетических речей я, дождавшись, когда он подпьянеет, начинал его мять: рвал бороду, крутил уши, глаза пытался выковыривать...

В этот раз чинили мой "сельсовет" ещё дольше. И починили капитально. Я настолько явно и трезво стал соображать, что по взгляду врача (всё того же) понял - скоро мне возвращаться. Если ничего не произойдет. А что могло произойти?

Я ещё на "даче" начал об этом рассуждать. И вот, когда вышел, глянул на синее небо, на зелёнь и жёлтизну мира (стоял опять сентябрь - бабье лето), понял, эту занозу надо наконец вытащить. Схема рассуждении примерно такова: я убью деда Козла, отсижу за эту вонючку десять, пусть даже пятнадцать лет, но зато эти пятнадцать лет там и потом до самого конца своего я буду жить, жить, жить!.. Буду жить, как все. В этом я был уверен. "Может быть, даже женюсь", - подумал тогда же.

* * *

...В селе мало что изменилось: новый магазин почти весь из стекла рядом с автостанцией; да вдали, у того проклятого сада, громоздилось трёхэтажное глазастое здание, видимо, новая школа. Я помнил, где гостиница, и не стал расспрашивать. По дороге всё попадались незнакомые, или я не узнавал никого. Со мной тоже никто не здоровался. Столько лет прошло!

Вообще-то я ни о какой гостинице и не думал вначале. В портфеле вместе с бельём и электробритвой лежал тяжёлый молоток. Я купил его ещё в городе и даже не стал очищать от масла, головка его так и оставалась в заводской бумаге. Приехать, добраться до хаты Козла, а там хоть пусть он один, хоть со своим внуком, Фашистом, уработаю. Но когда автобус ехал по центральной улице села, вдруг так защемило сердце воспоминаниями, что я решил дня два-три пожить перед этим, сходить на кладбище, к домику Люси, уж Бог знает - зачем. Да мало ли чего!

Одноэтажная гостиница, обыкновенная изба, поделенная перегородками на четыре части, была совершенно пуста. По беленым стенам неторопливо прогуливались отъевшиеся тараканы. Администраторша, молодая ещё и симпатичная девка, обрадовалась мне: кто? откуда? зачем? на сколько?.. По паспорту она поняла, что я местный и ещё больше впилась: неужели родных нет? знакомых? Я объяснил покороче, что нет, приехал по делам. Она, заметив, как я мучительно квакаю, отступилась. Уже в двухместной комнатушке, когда она стелила чистое белье, я не удержался и спросил:

- Т-т-тут К-к-козловы ж-жили... Н-не з-з-знаете, г-г-где д-дед с-сейчас? Д-д-дед К-к-Козёл...

- Как не знаю, знаю. Он вроде бы в больнице сторожит. А живут они где-то на Степной, за школой...