Встречи с Лениным

Такая декларация, а в связи с нею я не могу не вспомнить плехановских ведьм с красными, желтыми и белыми глазами! - полная важных и, как увидим в дальнейшем, страшных выводов. Если ни одному философу нельзя верить ни в едином слове - тогда совершенно ясно, с каким априорным презрительным отрицанием всего того, что они писали - должен был их читать Ленин. Мог ли он делать серьезные усилия понять Авенариуса или Маха, когда он заранее был убежден, что ни единому слову их верить нельзя?

"Философская сволочь" - как Ленин называл всех неразделяющих гносеологию диалектического материализма, по самой природе своей обладать истиной неспособна. Познание законов общественной жизни, общей теории политической экономии, - именно потому, что гносеология, теория познания вообще есть партийная наука - может быть только привилегией партии, возглавляемой Лениным. С этой точки зрения самый малюсенький большевик всегда выше самого большого "буржуазного" ученого или философа. Обладание, подобно церкви, истиною позволяет членам партии видеть в себе существ особой, высшей породы, касты, принцев духа, носителей "объективной истины". Теория Маркса, возглашал Ленин, есть объективная истина, а все вне ее - "скудоумие и шарлатанство". "Поэтому потуги создать новую точку зрения в философии характеризуют такое же нищенство духа, как потуги создать "новую теорию стоимости", "новую теорию ренты!" и т. д.".

Это речь изуверского, застойного, реакционного консерватора, это глагол "великого дракона" Ницше: "все что есть ценность, уже блестит на мне. Все ценности уже созданы и это я представляю все сотворенные ценности".

{339} Впрочем, здесь не великий дракон Ницше, а просто наш русский 17 века протопоп Аввакум:

"Как в старопечатных книгах напечатано, так я держу и верую, с тем и умираю. Держу до смерти якоже приях. Иже кто хоть малое переменит - да будет проклят".

При такой психологии Ленина становится понятным его "беснование", когда "за полгода 1908 г.", вышли четыре книги, вносящие новшество в старопечатные книги, посвященные, замечает Ленин, "почти всецело нападкам на диалектический материализм" - это "Очерки по философии марксизма" - сборник статей Богданова, Базарова, Луначарского и других, затем книги - Юшкевича "Материализм и критический реализм", Бермана "Диалектика в свете современной теории познания", Валентинова "Философские построения марксизма".

В глазах Ленина это восстание "нищих духом" - против "партийной гносеологии" (вся она, как копейка на ладони, на двух последних страничках "Меморандума"!), это бунт, внушенный Махом и Авенариусом, т. е. философской сволочью, ни единому слову которой верить нельзя. Ленин особенно возмущен тем, что в бунте принимают участие большевики и на первом месте А. А. Богданов, еще недавно "дорогой друг" Ленина, вместе с ним возглавлявший большевистскую организацию. Главные удары дубинки Ленина направлены, конечно, на этих большевиков - еретиков, - и лишь попутно, так сказать, боковым заездом на меньшевиков - Юшкевича и Валентинова (Когда меня именуют меньшевиком или мне самому - ради упрощения - приходится называть себя меньшевиком, я всегда испытываю неловкость, точно чужой титул краду. По признанию меньшевиков и по собственному ощущению, я всегда был очень плохим меньшевиком, чаще неменьшевиком - и никогда не играл в партии сколько-нибудь видной роли. Летом 1917 г., после, столкновения с представителями московского комитета меньшевиков (в 1922 г. ставших коммунистами), я вышел из партии. Сближение с их заграничной частью - произошло уже после 1946 г.).

Он считал что этими отщепенцами должен {340} заняться "меньшевик" Плеханов, заботившийся "не столько об опровержении Маха сколько о нанесении фракционного ущерба большевизму и за это поделом наказанный двумя книжками меньшевиков - махистов".

Хорошо помня какими выражениями Ленин сокрушал меня в Женеве - я мог ожидать, что найду их и в его книге. Этого не случилось, благодаря его сестре А. И. Елизаровой. Получив рукопись Ленина, придя в ужас от груды рассыпанных в ней ругательств и даже просто неприличных выражений, она стала его упрашивать многое выкинуть, а многое смягчить.

Идя навстречу просьбе сестры, Ленин (письмо от 19/XII 1908) согласился выбросить "неприличные выражения", а другие смягчить, но сделать это только в отношении большевиков Богданова и Базарова, но не меньшевиков - Юшкевича и Валентинова. Однако, мне доподлинно известно, что А. И. Елизарова всё-таки сильно смягчила ругательства по адресу и Юшкевича и моему. После "смягчения" я мог в его книге найти "только" то, что я "путанник" и "Ворошилов", читал Дицгена и письма Маркса к Кугельману как "гоголевский Петрушка", протанцевал "публично канкан" по поводу неудачной фразы Плеханова, "хулигански" выругал некоего материалиста Рахметова (позднее стало известным, что он агент охранки), как "младенец" поддался "мистификации Авенариуса" и прочее в том же духе.