Встречи с Лениным

Была и вторая причина колебания - писать ли воспоминания о Ленине. Один из главных пороков, существующих о нем воспоминаний, не касаюсь казенных биографий, ценность которых вообще равна нулю, тот, что в повествование они вводят не взгляды, оценки, {14} мнения, психологию, существовавшие у их авторов в описываемое ими прошлое время, а те, которые у них появились гораздо позднее. Многие факты, считавшиеся важными в прошлом, определявшие личное поведение и личные отношения, из такого рода воспоминаний совсем исчезают или соответственным образом сознательно и бессознательно "препарируются". От этого воспоминания приобретают искаженный, лживый характер, картина теряет свою "историческую" правдивость, чувствуется приспособление к заданиям и стремлениям не прошлого, а позднейшего времени.

Но возможно ли воспоминания освободить от этого порока? Возможно ли, содрав с себя то, что наслоило на личность время, то, что она пережила и пересмотрела, что в нее въелось нового - перенести в таком виде в прошлое?

Пишущий эти строки в 1904 г. более чем часто встречался с Лениным. Я считал себя настоящим "твердым" ленинцем, большевиком. За это, как выразилась однажды Крупская, ко мне тогда "благоволил" Ленин. Смогу ли я, отрешаясь от себя, каков я в настоящее время, правдиво представить в чем же состоял мой большевизм, в чем была его сущность? Смогу ли я без фальши изобразить мое отношение к Ленину, указать, что меня к нему притягивало, что в нем интересовало? Старость располагает оглядываться на пройденную дорогу жизни и в этих "оглядках", как я убедился, возможно и самоперенесение в прошлое. А поскольку это так, оно переносимо и на бумагу - при условии, что запись ведется, без умалчивания и с полной искренностью. Вот тут и возникли колебания. Нужно в этом признаться. Будучи вполне правдивым, автор должен будет говорить о таких фактах, которые рисуют его подчас в довольно смешном виде. Описывая всё как было, придется сознаваться и в некотором бахвальстве, и в большом {15} непонимании, и в незнании, и в барахтаний в противоречиях. А это неприятно. Будучи правдивым, я не должен умалчивать ни о чем, что бросал в меня Ленин 16 сентября 1904 г., воспоминание же о том, даже через 48 лет, бьет по самолюбию. В конце концов, колебания были преодолены. Ведь речь идет о молодом человеке - таких тогда было много, жившем 50 лет тому назад, физически, психически, интеллектуально столь отличающемся сейчас от меня, что я, без особого стеснения, могу относиться к нему как человеку чужому. Слово "я" остается, но "я" сейчас и "я" - 50 лет назад - два разных "я".

Остановлюсь еще на одном вопросе: то, что я описываю и сообщаю происходило почти полстолетия назад, в какой мере это прошлое можно помнить и вспоминать? Могу ли утверждать, что всё ясно и крепко помню? Этого я и не говорю. В ряде случаев и бесед было бы особенно интересно вспомнить, что Ленин говорил, а Я пишу: этого не помню. Из массы, что следовало бы запомнить, в запись пошла лишь часть, остальное испарилось. Добавлю: не нужно думать, что память заработала и воспоминания о прошлом прилетели ко мне сразу в тот самый момент, когда взялся за перо. Многие факты и беседы были давно записаны, другие с давних пор прочно сидели в голове. О них не раз приходилось рассказывать моим знакомым, а больше всего моей жене - В. Н. Вольской. Такие воспоминания были как бы сложены в "конверты", нужно было только эти конверты "распечатать". Но при подобном распечатывании есть одна сторона, на которой стоит остановиться.

Толстой в "Войне и Мире", описывая князя Николая Андреевича Болконского, говорит: у него появились "резкие признаки старости - забывчивость ближайших по времени событий и памятливость о давнишнем". Феномен памяти, воспоминаний, изучен весьма плохо. Немного лучше чем явление сновидений. Проникновение в {16} тайну атома оказывается легче, чем проникновение в тайну функционирования нашего психического аппарата. Неизвестно удастся ли науке убедительно объяснить почему это происходит, но самый факт несомненен: у многих в старости параллельно росту забывчивости ближайших событий - появляется, даже не просто памятливость, а, иногда удивительная по своей интенсивности, памятливость о событиях давнопрошедшего времени.