Встречи с животными

Мы с Толькой удобно усаживаемся на широкие пни, извлекаем из заплечного мешка и за обе щеки уплетаем захваченный завтрак. Потом я достаю сумочку с инструментами и начинаю снимать шкурку с добытого по пути большого китайского дубоноса. Меня окружают рабочие.

— Значит, операцию с птицами производите? — шутливым тоном говорит молодой голос.

— Ну да, операцию! — в тон отвечаю я.

— А потом что?

— А потом мясо на огоньке поджарим, закусим, а шкурку вот сюда. — И с этими словами я укладываю снятую шкурку в небольшую деревянную коробочку. — Много она проедет, всю Сибирь пересечет по железной дороге и, наконец, в Москву в музей попадет. Понятно?

— Понятно. Значит, там показывать будете, какие у нас птицы живут?

— Сначала сами их посмотрим, потом напишем об этом и другим покажем.

— А вы из самой Москвы, в городе живете?

— Я из Москвы, а вот он, Толька, близко отсюда, в Вербовке живет. Вербовку-то знаете, проезжали ее, когда на машине из города в Вострецово ехали?

— Может, и проезжали, только не знаем. Ведь мы в чащобе живем, дальше Вострецова не ездим. Да и недавно, в этом году сюда приехали.

— Откуда же? — спрашиваю я одну из женщин.

— Издалека, с Украины, из-под Полтавы. Там весной яблони, вишни цветут — все сады белыми станут, у реки в кустах соловьи. А здесь тайга молчит, мошка в глаза лезет — жить не дает!

Мне не видно лица собеседницы: как и у других женщин, оно завязано толстым бумажным платком. Мошки так много, и она так назойлива, что иначе невозможно работать. Видны только большие глаза. Они задумчиво смотрят на зеленую лесную завесу, но, вероятно, видят не тайгу Приморья, а другие, далекие и в то же время близкие сердцу картины — Украину.

— Значит, не нравится здесь, к родным местам тянет? И песни, наверное, на Украине оставила?

— Ничего, понравится! — уже другим, задорным тоном отвечает собеседница. — Везде люди живут. Порубаем тайгу, белую хатку зробим, вишни посадим — весной тоже цвести будут.

— Як хорошо зробышь, хорошо и жить будет, — добавляет ее соседка.

— А далеко эта узкоколейка идет?

— Нет, недалеко, с километр будет. Слышите, там кедру валят.

— Ну, спасибо за все, — поднимаемся мы и идем на шум падающих деревьев.

— Еще заходите в гости, дымком угощаться! — смеются работницы.

— Обязательно зайдем, если этой дорогой возвращаться будем!

Позади нас слышится негромкая песня. «Де ты бродишь, моя доля?» — вполголоса поет вкрадчивый молодой голос. За сердце берет знакомый мотив.

Песня Украины, девчата Украины и где же — в далекой тайге, в дебрях Приморья!

Вот и то место, где, проникнув в тайгу, работают лесорубы. Человек сорок мужчин, русских и корейцев, с лицами, закрытыми полотенцами, и в больших шоферских очках, здесь и там копошатся у машин на обширном вырубленном участке.

В центре, у самой узкоколейки, гора нарезанных бревен. Лебедка, производя массу шума, поднимает их в воздух и одно за другим грузит на площадку вагонетки. Пахнет дымом и сырой древесиной. В стороне, на крутом склоне сопки, среди уже поредевшего леса, кипит работа, наполняя тайгу необычным хаосом звуков. Гудят, ревут тракторы; под их напором ломаются молодые деревья, невыносимо визжат электрические пилы, с грохотом ломая ветви, валятся на землю вековые кедры.

— Пойдем-ка отсюда, — обращаюсь я к мальчугану, — ведь ни помочь лесорубам, ни помешать рубке тайги мы с тобой не сумеем.

И мы, минуя сваленные деревья, поднимаемся по склону до вершины сопки. Впереди, где-то за чащей леса, опять лесная долина, а за ней новая сопка. Медленно мы достигаем и этой вершины.

«Неужели так прекрасна Украина и так плохо здесь, в дебрях Приморья? — невольно думаю я, вспоминая слова работницы. — Отойдите подальше от жилья человека, поднимитесь на вершину сопки, взгляните оттуда, и тайга представится вам совсем иной, в другом виде».

До самого горизонта, насколько хватает глаз, раскинулось море роскошной кудрявой зелени. Обширные широколиственные леса образуют в Приморье почти непроницаемый полог. Над ним то сплошной зубчатой стеной, то как одинокие великаны к небу поднимаются темные пихты и кедры. Блестит ли солнце, закрылось ли небо тучами и моросит дождь — все равно хороша тайга. А загляните в глубину девственного леса. Там царят сумрак, сырость и тишина. Пахнет сгнившей листвой, на ветвях повис седой мох, нога топчет тенелюбивый папоротник.

И разве молчалива тайга? Вот на сухую вершину великана кедра уселась глухая кукушка. «Ду-ду, ду-ду, ду-ду», — разносится по лесу ее своеобразное кукование. В зеленых кронах, напоминая флейту, звучно свистит китайский большой дубонос, да в груде переломанных засохших ветвей когда-то упавшего дерева настойчиво поет крошечная птичка приморской тайги — короткохвостая камышевка. «Цы-сы-сы-сы-сы-сы», — нестерпимо резко звенит ее песенка.

Разве молчалива тайга?!

— Дядя Женя, сюда идите! — зовет меня Толя из лесной чащи. — Здесь не то дорога, не то какая-то тропа проходит.