Встречи в Колымской тайге

Продираюсь на террасу и вижу такую картину. Метрах в трехстах по склону крутой сопки спокойно бежит росомаха. Черная-черная. Никакого светлого круга на ее спине нет. Большой хвост чуть приподнят, на манер лошадиного, голова же опущена к самой земле, словно росомаха выискивает что-то.

Лёня стоит на одном колене, ведет беглый огонь и ругается. Он где-то потерял шапку, лицо злое, глаза прищурены. Волосы мешают целиться, он раз за разом отбрасывает их движением головы. Росомаха уходит как бы по полукругу. Бумка стоит рядом с Лёней и по-хозяйски лает на зверя.

Прицеливаюсь в похитительницу. Наверное, мое ружье стреляет не так, как Лёнино, потому что росомаха остановилась и оглянулась.

Я хорошо вижу, что она без добычи, если можно так назвать краснодарский борщ. Росомаха стояла секунд пять–десять, затем отвернулась, наклонила голову и спокойно протрусила на сопку.

— Кончай, — говорю брату. — Главное, борщ отвоевали.

Заглядываем в ложбинку и видим на ее дне красноватую глыбу. Это наш борщ. Разбиваем спасенную еду, выручаем поварешку и отправляемся домой. Нужно будет в этой ложбине поставить большой капкан.

5 октября

За это время, не считая росомахи, приходили в гости заяц, белка, горностай, поползень, кукши, кедровки и куропатки. Но больше всего нами интересуются мыши. Придешь в избушку, сунешься в посудину, а там рыжая спина выглядывает. Начинаем выяснять, кто на столе оставил молоко или чай. И нам неприятности и мышке горе.

Мы привезли с собой три мешка проваренных в стланиковой хвое и извести капканов. Они переложены травой, зеленой, душистой. Такая упаковка лучше всего предохраняет самоловы от посторонних запахов. Еще при закладке базовой избушки в том месте, где через морену проходила заячья тропа, Лёня привязал под лиственничкой снопик зеленки.

— Мы этого зайца трогать не будем, — заявил он. — Даже волк возле логова не охотится.

Заяц с достоинством принял такое условие. Он почти каждую ночь поднимался к нам на морену, обходил избушку, а затем направлялся к снопику. Усаживался на задние лапы и не спеша выбирал понравившиеся травинки. Заяц был хуторянином, ни с кем дружбу не водил, и ни разу его следы не уходили дальше левого берега Тайного. Сена он съедал немного, его больше привлекал мешок из-под приманки, брошенный за ненадобностью тут же. В грубой, пропитанной сукровицей мешковине заяц выгрыз две большие дыры. Любопытно, что у сена заяц оставил немало объедков, возле мешка же не валялось и ниточки.

Часов в пять утра Лёня разбудил меня и с тревогой заявил, что где-то только что кричал ребенок.

Быстро одеваемся и выходим на улицу.

Тишина. Вокруг сплошная темень. В луче фонарика медленно проплывают снежинки. На снегу ни следа, кроме наших.

— Эге-гей! — ватная темень поглощает звуки. Кричу еще и еще, словно стараюсь разбудить тайгу. Если затаить дыхание, слышен шум крови в висках и шорох падающих снежинок.

Возвращаемся в избушку, подкладываем в печку дров, пьем чай. После чая сон улетает совсем. Я зажигаю еще одну свечу и берусь за дневник. Лёня пробует читать книгу, но раз за разом отрывается, прислушивается к тайге.

А утром по дороге к ручью на самом спуске с морены Лёня нашел полуразорванного зайца. На снегу отпечатались огромные крылья. Ночной хищник убил зайца возле мешка, притянул сюда и принялся есть. Мы, видимо, спугнули его. Заяц-беляк, одетый в роскошную зимнюю шубу, уже не раз бывал в переделках. Правое ухо разорвано надвое, зажило, несколько раз вылиняло. Заяц дважды вырывался из когтей и выбил из одеяния птицы несколько темно-коричневых перышек: беляк сражался до последнего.

Народная мудрость гласит: «В зайце много жира — жди холодной зимы». Заячьи внутренности и все межреберье буквально залиты белым салом. Добыча как нельзя кстати. Медвежатина, приготовленная со всевозможными приправами, может, и аппетитна, но, сваренная с сухим луком, пригоршней лаврового листа, пахнет нехорошо и сластит. Даже Бумка ест без особого желания… Мы планировали с первых дней охоты добыть оленя, но только сегодня впервые увидели свежие оленьи следы. Стадо голов в 10–12 перед самым утром пересекло болотину и вышло в долину Тайного.

Олени шли, останавливались, копытили снег и щипали пушицу, наткнулись на шалашик, разрушили его и съели приманку — две протухшие рыбы, с полкилограмма медвежатины и несколько мышей.

— Козлы! — кричал Лёня на всю тайгу. — Куда я попал? Соболь ягоды ест, заяц мешок из-под мяса зажевал, медведь ни сахару, ни меду не тронул, зато олени медвежатину с рыбой жрут.

Нагруженные капканами и приманкой, запасом еды на один день, мы отправляемся по следам. Если не удастся догнать оленей, то хоть приманку разбросаем.

После снегопада потянуло на мороз. Все вокруг заволокло туманной дымкой. Какая-то сплошная мутная масса — ни конца, ни края ей. Но эта бесконечность только кажущаяся. Там, над нами, чистое голубое небо, и солнечные лучи достают вершины двух высоких сопок. Вершины золотятся, как луковицы древних церквей.