Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате

Однажды я вместе с группой поэтов должен был выступать в Колонном зале. Подойдя к входу, я вдруг обнаружил, что забыл пригласительный билет. Пытаюсь миллиционеру объяснить, что я участник вечера, но он сурово загораживает мне дорогу. И вдруг я увидел Булата внутри здания недалеко от входа.

– Булат! – крикнул я, исчерпав все аргументы.

Булат быстро оглянулся в сторону входа и увидел меня из-за спины милиционера. Он немедленно подошел. Я ему объяснил ситуацию, надеясь, что он позовет кого-нибудь из организаторов вечера.

Но Булат с совершенно неожиданной для меня решительностью, несмотря на возражения милиционера, протащил меня в дверь. Этого ни я, ни тем более милиционер никак не ожидали. Я уверен, что милиционер не знал Булата, но, пораженный его боевым духом, он не выдержал и подчинился ему. И таким бывал Булат.

На Булата нередко обрушивался гнев начальства, случались и другие жизненные неурядицы. Но никогда я не слышал от него ни одной жалобы на жизнь или на людей. В нем была какая-то особая деликатная гордость.

Однажды он прикатил ко мне на дачу во Внуково вместе с Натаном Эйдельманом. Я так обрадовался его приезду с Натаном! Жена накрыла на стол, мы с Натаном успели выпить, кажется, по первой рюмке, ну, может быть, по второй, как вдруг Булат заторопился назад. Сначала я растерялся. Ехать из Москвы в такую даль, чтобы через полчаса мчаться обратно? И тут я понял, что ему плохо. Очень плохо. Он просто мечется.

Но он не проронил ни одной жалобы. Таким был Булат.

Его стихам были присущи какие-то странные, как мы теперь догадываемся, музыкальные паузы. Они как будто ждали от кого-то мелодии. По счастливой случайности природы Булат обладал высоким музыкальным талантом и сам окрылял свои стихи чарующей мелодией.

До Булата Окуджавы усилиями нашего официального искусства частная жизнь человека рассматривалась как нечто мелкое и даже несколько постыдное. И вдруг пришел человек, который своими песнями доказал, что всё, о чем наши люди говорят на кухнях, в узком кругу или думают во время ночной бессонницы, и есть самое главное. Его песням свойственна такая высочайшая лирическая интимность, что, даже когда он исполнял их в переполненном зале, казалось, он напевает тебе лично.

Как где-то сказано у Достоевского, у человека всегда должен быть дом, куда можно пойти. В самые безнадежные времена таким домом для нас были песни Булата. Печаль в искусстве, которая понимает и отражает нашу жизненную печаль, есть бодрящая печаль. В этом смысле Булат Окуджава был нашим великим общенародным утешителем. Цель искусства в конечном итоге – утешение.

Одинокие пловцы во время кораблекрушения, мы хватались за его песни, как за спасательный круг, и сплывались в дружескую компанию. И это создавало в те далекие времена уже никогда неповторимый уют и надежду. Однажды Булат вдруг сказал мне:

– Песни – как театр, они живут двадцать лет.

И это он сказал без всякого оттенка жалобы. Но я уверен, что он ошибся. Подобно тому как мы слушаем и поем романсы девятнадцатого века, так и в грядущем веке будут петь его лучшие песни, будут читать его лучшие прозаические произведения, чем-то удивительно похожие на его стихи.

Константин Шилов ТАТЬЯНА ГРИГОРЬЕВНА, АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ И БУЛАТ ШАЛВОВИЧ

Воспоминание об одной встрече

Встретившиеся поименованы в правильной последовательности – исходя из их же собственных понятий и обычаев. Оба поэта в любом случае пропустили бы вперед даму. Тем более – такую величественно-прекрасную, какой была пушкинист Т. Г. Цявловская, отмечавшая, кстати сказать, в те дни свое семидесятилетие. Тем более что встреча происходила в ее доме. Она являлась связующей поэтов и «принимающей стороной». Поэтому и сюжет двинется – от нее… На дворе стояла весна 1967-го.

ХОЗЯЙКА ДОМА,

или ПРЕКРАСНАЯ ДАМА ПУШКИНИСТИКИ

Высокая, статная, породистая женщина с серебряной сединой и карими глазами, горящими огоньком лукавого любопытства, готовая и к растроганной «умиленности», и к острому, резкому словцу, – открывала гостям дверь своей новой квартиры. Даже не очень стараясь, можно было разглядеть в ней ту молодую Татьяну Зенгер, какой увидел ее в конце 20-х годов В. В. Вересаев: «Стройная красавица с медлительными движеньями, ученица Цявловского… И в Пушкина была влюблена так же восторженно и благоговейно, как Цявловский».