Встречный бой штрафников

– Храпунов! – окликнул он первого номера пулеметного расчета. – А ну-ка дай пару очередей по опушке!

Пулеметчики тут же сняли с самодельных санок, сделанных из двух пар укороченных лыж тяжелый ДШК, развернули его и загремели лентой, вставляя ее в приемник, забитый снегом.

– Если оттуда ответят, молоти по цели, пока не кончится лента! Понял меня, Храпунов?

Пулеметчик ошалелым взглядом посмотрел туда, куда указывал Воронцов, и молча кивнул. Лента у ДШК недлинная, всего пятьдесят патронов. Но это – пять-шесть хороших очередей. Как раз то, что надо, чтобы первый взвод добежал до опушки леса и зацепился там. Если Петров зацепится, черта с два его чем тогда выкуришь. Характер лейтенанта он знал.

– Храпунов! Я на тебя надеюсь!

Храпунов был пулеметчиком осторожным. Пара-тройка прицельных очередей – и на запасную. Но свою осторожность, которую в иных обстоятельствах можно было принять и за худшее, он с лихвой компенсировал точностью и эффективностью огня. Это о нем в роте сложили поговорку: мне медали ни к чему. Когда однажды по осени точно так же атаковали одну высотку, он замешкался на исходных, но потом, когда рота безнадежно залегла на спуске, простреливаемом с флангов, спас атаку. Он вытащил свой ДШК на правый фланг, на позиции третьего взвода, и оттуда повел огонь по немецким траншеям. Перетаскивая пулемет от куста к кусту, от воронки к воронке, Храпунов вскоре подавил оба МГ, которые не давали взводам поднять головы. Когда потом комбат направил по команде представления на отличившихся в последних боях, фамилию Храпунова вычеркнули в штабе полка, а Солодовникову выговорили за то, что, мол, подписывает представления на кого попало. В роте об этом вскоре стало известно. Бойцы начали сочувствовать Храпунову, угощать его табачком, памятуя о том, как вовремя он им помог в бою. Храпунов, довольный, принимал заслуженное угощение и говорил:

– Мне ж медаль – ни к чему. А вот за куреху спасибо!

Он покуривал дармовой табачок и рассуждал дальше:

– Если бы, к примеру, наше командование помудрей было, да к медали выделяли ежемесячное дополнительное довольствие в виде махорки, то тогда другое дело. А так… Так мне медаль ни к чему.

Медаль свою он вскоре все же получил. Комбат настоял. Но и поговорка тоже прижилась в роте. Когда, к примеру, личному составу водку заменяли разбавленным спиртом, даже от бойцов из пополнения, прибывшего значительно позже того боя за высотку, можно было услышать: «Мне медаль ни к чему…»

ДШК Храпунова простучал, торопливо плеснув в сторону немецкого леса трассирующую струю. Струя вытянулась до опушки. Следом за нею вспыхнула и потянулась другая. Никто оттуда не ответил.

Воронцов спрыгнул в немецкий окоп, наполовину заметенный снегом, прислушался к звукам боя, доносившимся со стороны деревни, и сказал связисту Добрушину, который уже настраивал рацию:

– Давай, Василий Фомич, передавай в штаб батальона: Восьмая вышла на рубеж обороны противника. Левофланговым взводом с северо-востока охватываю населенный пункт Дебрики. Потери… – Воронцов перевел дыхание. Донесения из взводов еще не поступали, и о потерях в роте он в сущности ничего не знал. Первый взвод напоролся на пулеметный огонь. Там, конечно, без потерь не обошлось. – Потери незначительные. Уточняются.

Немцы позицию здесь, на опушке, все же оборудовали. Вот он, пулеметный окоп, с ходом сообщения в тыл, с землянкой. Как положено. Только перебросить сюда они никого не успели.

Раненых он увидел чуть позже, в лесу. Их было трое. Четвертый лежал неподвижно, прямо на снегу, у дороги, вытянувшись во весь свой рост и запрокинув стриженую голову. На нем не было ни каски, ни шапки. Воронцов наклонился над убитым и спросил:

– Кто?

– Краюшкин, – ответил сержант, которому Веретеницына торопливо перевязывала ладонь.

И сержант, и рядовой Краюшкин были из первого взвода. Все из последнего пополнения. Краюшкина он вспомнил. Однажды заставил его чистить винтовку. Тот испуганно смотрел на затвор, обметанный мелкой сыпью ржавчины, и виновато кивал. В землянках в начале зимы было сыро, и за ночь оружие покрывалось ржавчиной. Краюшкин был призван полевым военкоматом откуда-то из-под Ельни или Дорогобужа. Смоленский. Земляк. И вот он теперь лежал на снегу без головного убора, без рукавиц. И уже не ощущал ни каленой поземки, подметавшей лесную дорогу и забивавшей мелкой снежной пылью колеи, ни того, что неловко лежит прямо на обочине. Рядом из снега торчала винтовка с открытым затвором, та самая. Теперь она достанется другому, и чистить ее будет другой боец.

Воронцов поднял винтовку и сунул ее в сани. Раненые сидели на соломенной подстилке, курили.

– Ну что, ребята, не повезло вам?

– Под пулемет попали, – возбужденно заговорил один из них, невысокого роста, в разодранном маскхалате. – Только стали подниматься на горочку, а он как дась! Краюху вон… Три пули… До леса донесли, а он уже…

И, глядя на раненых, мешковато сидевших в розвальнях, в теплой соломе, он подумал, что им-то как раз повезло. И сами они это хорошо понимали.