Встречный бой штрафников

– Проверь. Проверь документы и отвези его в штаб, до окончательного выяснения. – Лейтенант, не вылезая из коляски, окинул Радовского взглядом, в котором не было ничего обнадеживающего, и кивнул мотоциклисту: – Давай в деревню. Там посмотрим. Далеко он уйти не мог. Не полез же он в болото.

Черт возьми, подумал Радовский, только этого мне не хватало. Ищут какого-то дезертира Фирсанова, а схватили его. До выяснения… Интересно, кто же будет выяснять? На этих погоны танковой части, которая, видимо, занимает здесь оборону. Но выяснять, там, в штабе, наверняка будут не они, а офицер НКВД. Натасканный, недоверчивый, хитрый. Сидит в теплой землянке, с нетерпением ждет, когда приведут к нему Фирсанова, а тут приволокут задержанного, случайно попавшего под руку в расположении…

– Садись-ка, парень. Поехали. Документы твои пока я забираю. – И лейтенант с глубокими оспинами на скулах откинул брезентовый полог мотоциклетной коляски. Радовский увидел его руки. Они были в таких же оспинах, только немного другой формы. Это были следы ожогов. Лейтенант горел в танке. Танкист. Такие с особыми отделами дружбу не водят. Но это было слабым утешением. Потому что такие могли шлепнуть, не очень разбираясь, не вдаваясь в тонкости. Вот так. А ты, Петр Иванов, еще надеялся начать в Красной Армии новую карьеру. Даже в качестве ефрейтора ты здесь лишний, чужой, не нужный никому. Кроме пули.

– Что, товарищ лейтенант, личный состав растеряли? – устраиваясь в коляске и лихорадочно намечая план действий, сказал Радовский.

Тот неприязненно посмотрел на него и сказал:

– Ты, ефрейтор, лучше о себе подумай. Еще неизвестно, что за фрукт ты в нашем ельнике. Пехота у нас тут не бродит. – И кивнул мотоциклисту: – Жарко, обыщи-ка его.

Начался обыск. Ничего, кроме самых необходимых вещей, которые могут быть в вещмешке у солдата, возвращающегося из госпиталя в часть, у Радовского не было. Оружие, компас, карту, нож и пистолет с запасными обоймами, – все это он зарыл в землянке под нарами, где отдыхал в последний раз и переодевался. Зарыл вместе с одеждой и записной книжкой. В вещмешке котелок, начатая пачка горохового концентрата и кусок мыла, пара портянок и сменные кальсоны. Все это хозяйство он нашел, обшаривая убитых. Но в голенище сапога лежала опасная бритва. Немецкая. Ее, при необходимости конечно же можно выдать за трофей. Бритву он с собой носил всегда. Совсем оставаться без оружия было еще опаснее.

Мотоциклист похлопал по карманам, пошарил за пазухой, заставил расстегнуть шинель. Потом вытряхнул содержимое вещмешка. Взгляд его на какое-то мгновение остановился на куске мыла, и Радовский понял, что у них здесь в танковой части, по всей вероятности, проблема с помывочными средствами. Хотел было предложить ему этот кусок. Но решил, что это только сильнее насторожит лейтенанта. Он и так не снимает руки со своего автомата.

Второй мотоцикл уже исчез в ельнике. Радовский посмотрел на дорогу, на болото, начинавшееся в тридцати метрах от них, прислушался. На дороге тихо. Никого. Только дальше, правее, слышалось урчание танковых моторов да за болотом стучал короткими беспокойными очередями немецкий «МГ». Там, за болотом, передовая. Если уходить, то только сейчас. И Радовский потянулся к голенищу сапога.

– Ты что? – окликнул его лейтенант.

– Нога ноет. Я ведь после госпиталя. Прошелся с непривычки. Видать, к метели. – Он потер голенище сапога и, почувствовав под рукой металлический хвостик бритвы, усмехнулся: – Погода-то, ребята, меняется.

Глава тринадцатая

Бальк лежал на замызганном тюфяке, видимо, оставшемся от хозяев, которых еще осенью эвакуировали из прифронтовой полосы в тыл. Он никак не мог уснуть. Он знал это за собой: пока не вспомнит, пока не переживет все события минувшего боя, пока не вспомнит имена и лица всех убитых, сон не придет. Так было всегда, когда он терял товарищей. Это была его безмолвная тризна по погибшим.

Пуля русского снайпера угодила в прицел Schpandeu и с упругим скрежетом отрикошетила в потолок. Бальк почувствовал прикосновение горячего и тяжелого, как свинец, вихря, пролетевшего мимо его виска и едва не задевшего край каски. В это время Буллерт закричал:

– Бинт! Быстрее давай бинт!

Бальк поднялся с коленей и на четвереньках переполз к пулеметным коробкам, где лежал его второй номер. Пуля перервала Пачиньски сонную артерию, и кровь из раны хлестала, как из прохудившегося шланга. Буллерт пытался зажать рану пальцами, но его пальцы скользили, и у него ничего не получалось.

– Бог мой! У него огромная дыра! Он сейчас истечет кровью!

Бальк разорвал упаковку, достал бинт, наложил тампон и начал бинтовать. Руки его дрожали, как будто сонную артерию пуля перебила ему. Но ему повезло. Вторая пуля попала в прицел и изменила траекторию полета. Его голова оказалась на несколько сантиметров левее. Снайпер целил в голову. В голову Балька.