Встречный бой штрафников

Что ж, пора идти. Пора сбросить с себя весь морок условностей, что в иных обстоятельствах можно было бы назвать долгом, памятью и еще чем-то обязывающим, что сейчас не имело никакого значения. Он достиг той абсолютной свободы, за которой зияли пустота. Он снова оглядел окрестность. Там, за березняком, наверняка проходит немецкая траншея. Именно оттуда минуту назад слышались голоса. Может, охранение. Может, опорный пункт с пулеметом. Эти, не задумываясь, могут дать очередь наугад. На звук. Для острастки, побаиваясь разведгрупп противника. Нет, окликать немцев он не будет. Выстрелят так выстрелят. Значит, судьба. Мне ясно кажется, что кровь пятнает многие страницы… Так оно и есть. Лечь здесь, под этой березкой, и лежать потом, пока не расклюют птицы и не растащат звери. Пока кости не врастут в почву. Никто и никогда не найдет его здесь. Дожди и талые снега омоют последний тлен с его костей. Они окаменеют и станут частью земли. И тогда уже родина всегда будет с ним навсегда. Потому что он сам будет частью этой земли. Какая прекрасная участь для солдата… У него даже пересохло в горле.

Но пулемет в березняке молчал. Ни голосов, ни выстрелов. Похоже, там ждали. Слушали его шаги и ждали.

И он ждал.

Звуки, которые он различил в тишине леса в следующее мгновение, ни с какими другими он спутать не мог. Он сразу понял, что по лесной тропе идет конь, под седлом, но без седока. Идет на ощупь, осторожно, как ходят по незнакомой местности. Пустые стремена позванивали, как колокола давно минувшего и забытого. Он напряженно смотрел в березняк, откуда доносились звуки, разволновавшие его настолько, что он на мгновение забыл, кто он здесь, на болоте, между окопами красноармейцев и немцев, зачем и как должен действовать в следующую минуту. Канонада, казалось, тоже затихла. Словно весь фронт, на несколько километров вправо и влево, и в глубину в обе стороны, замер вместе с майором вермахта и бывшим поручиком 1-го Русского корпуса Георгием Алексеевичем Радовским в ожидании своей судьбы.

Серый в яблоках конь мелькнул в дымке березняка. Исчез. Снова появился. Радовский узнал его. Конь был похож на его Буяна, с которым он отступал к Новороссийску и которого потом бросил в степи вместе с седлом и притороченной к луке саблей. Кончик клинка, примерно на полтора-два вершка, был обломан. Потому он ее и не пожалел оставить. Потом, уже в городе, раздобыл другую. Но ту помнил. Потому что с нею ходил в бой под Ново-Алексеевкой. Буян тоже прихрамывал. Вначале потерял подкову. Потом, когда Радовский кое-как перековал его, поранил стрелку копыта. Он, может, и взял бы его с собой в город, но Буяна стало нечем кормить. Коней разрешили взять только чинам не ниже командира полка.

Но этот был не хром. И чем-то походил на Серка, который ходил под его курсантом Донцом в прошлую осень. Такой же разметистый шаг и твердая поступь.

Конь приближался. Пустые стремена позванивали тихим дорожным звоном. Конь выбежал навстречу. Перемахнул через валежину и остановился. Конь увидел человека. Он смотрел на него так, как смотрят на знакомого, но давно забытого хозяина, который уже не заботился о нем и перестал быть другом.

Как окликнуть его, в смятении подумал Радовским. Буяном? Серком? Буяна здесь не может быть. Буян остался там, под Новороссийском, в выжженной солнцем степи. И достался какому-нибудь красному командиру. Или простому бойцу. Хромой конь – не великий трофей. Хромой конь со сломанной саблей, притороченной к седлу… Да и Серка нет в живых. Срезан наповал пулеметной очередью. Радовский хорошо помнил, как это произошло, и подходил потом к мертвым. Серко со своим хозяином, Донцом, лежали рядом. Вот уж у кого была красивая смерть, так это у них. Под пулеметом. На полном скаку.

– Буян! – окликнул он коня и по привычке сунул руку в карман. Но ни куска сахара, ни даже сухаря там не оказалось.

Ничего у него не было. Ни родины, ни коня, ни хлеба. Только одна бритва за голенищем сапога.

Конь вскинул голову, звякнул уздечкой и резко повернул назад. Радовскому казалось, что конь побежал прямо на пулемет. Вскоре он исчез в белой дымке березняка. Слышалось только позванивание стремян да стук копыт. Вот-вот могла ударить пулеметная очередь. Радовский стиснул зубы и закрыл ладонями уши. Но пулемет молчал. И вместо выстрелов через минуту из березняка вновь послышались голоса. Его окликнули. Он не ответил. Молча пошел вперед. Вскоре разглядел тщательно замаскированный бруствер. Над бруствером встал человек в немецкой каске и жестом руки остановил его:

– Иван! Стоять! – Немец подал команду по-русски.

Удивительное дело, подумал он, когда неприятели долго стоят напротив друг друга, они вскоре начинают разговаривать на языке противника. Они понимают друг друга больше, чем своих командиров.