Встречный ветер. Повести

Из этой лекции я тогда усвоил, что самое главное — это хорошо знать человеческий характер. Дело, конечно, не легкое, но именно с этого я начал свою офицерскую службу. До того, как приступать к воспитанию молодых, незнакомых мне солдат, я должен знать, что каждый из себя представляет и на что способен. Остальное уже зависит от моего подхода и метода, а главное, от накопленного опыта, которого у нас еще очень недостает. Первое столкновение с младшим сержантом Нестеровым в конюшне дало первый толчок моим мыслям. Я понял, что характер у парня крутой, сложный, но человек он прямой, честный и к тому же чувствительный.

Вечером, беседуя с ним наедине, я выяснил, что он умеет плотничать и класть печи. Этому ремеслу он с детства научился от своего дедушки. До службы в армии с пятнадцати лет работал в колхозе. Он с гордостью рассказывал, какие он может делать печки.

— А вот мы построим баню, а вы сложите печь, — сказал я ему, чувствуя, что руки его давно уже соскучились по такой работе.

— Могу попробовать, — ответил он неопределенно.

— Мы баню строим не для пробы, а хотим в ней мыться.

— Понимаю, товарищ капитан. Постараюсь.

— Это должна быть самая лучшая печь. Сделайте чертеж и посоветуйтесь с теткой Ефимьей. Это ее хозяйство.

— Слушаюсь.

Через несколько дней мы рассмотрели чертеж, обсудили, кое-что поправили и утвердили. Печь получилась на славу. Без навязчивости и мелкой опеки я постоянно заставлял Нестерова самостоятельно мыслить и видеть результаты своего труда.

— Покажите, товарищ Нестеров, конспекты ваших занятий.

Он подает тетрадь и смущенно краснеет. Тетрадь измята, записи сделаны небрежно. Торопливый, неразборчивый почерк. Я нарочно достаю свою, чистую, исписанную мелким, убористым почерком, и для наглядного сравнения кладу их рядом. Вижу, что сержант начинает ерзать на стуле. А я спокойно, будто ничего не произошло, перелистываю то одну, то другую. Делаю замечания только по существу написанного, вношу свои поправки, а об остальном ни единого слова. А через два дня я вхожу в комнату, где Нестеров проводит занятия, и вижу в его руках новую чистую тетрадь с четко написанным текстом. Так я постепенно убедился, что излишние и многословные наставления при воспитании людей не только не нужны, но и вредны. Они надоедают и превращаются в малодейственный шаблон. Авторитет офицера, начальника укрепляется только на личном примере, в постоянном напряженном труде.

В памятный день нашего приезда на заставу здесь проходили занятия по боевой стрельбе.

Разволнованный событиями дня, младший сержант Нестеров не выполнил задания. Плохо стрелял и секретарь комсомольской организации сержант Батурин. Да и вообще вся застава стреляла неважно.

Пришлось и нам с Петром держать своеобразный экзамен. Я выполнил упражнение, а Пыжиков разгорячился и промазал.

— Вот такие-то, товарищ капитан, дела, — когда окончились стрельбы, обращаясь ко мне, проговорил майор Рокотов и, распрощавшись, уехал, не сделав больше никаких замечаний.

На другой день я вызвал сержанта Батурина и сказал, что личный состав нашей заставы состоит на девяносто процентов из комсомольцев, а он как секретарь бюро, видимо, умеет только произносить речи, но сам стреляет плохо.

— Как это получается?

— Раньше я хорошо стрелял, — попробовал он оправдаться.

— Мне об этом неизвестно, — сказал я резко.

— Всякое бывает, товарищ капитан, — ответил он с лукавинкой.

— Что вы имеете в виду?

— Старший лейтенант тоже не выполнил… Со всеми случается.

— Он стрелял не зачетную, а так… в порядке тренировки, — пытался я выгородить офицера. — И притом мы только что с дороги. А кроме того, вам не следовало бы так говорить. Речь идет о вас. Вы — тоже командир.

— Виноват. Я понимаю. Но вы тоже с дороги, а стрельнули отлично.

— Для меня это совсем не важно. А вот для вас, да!

Мне хотелось иметь деловой разговор, но я говорил неубедительно, резким и повышенным тоном. Где-то глубоко в сознании меня тревожила мысль, что, говоря о Пыжикове, сержант задевал и мою офицерскую честь. Над этим стоило подумать.

Правда, Батурин понял, что кивком на старшего лейтенанта он ставит меня и себя в глупое положение, извинился и пообещал выправиться.

Младшему сержанту Нестерову я никаких замечаний не сделал, полагая, что в тот первый день нашего знакомства он имел достаточно передряг со своим горьким рапортом и лошадью. Я был уверен, что все его причуды и промахи по службе идут от неправильной постановки воспитания.

Однако мое молчание он понял совсем иначе, принял его ближе к сердцу, чем я думал.

Спустя какое-то время, после основательной боевой подготовки, вся застава стреляла вновь и выполнила задание на «хорошо», а Нестеров и Батурин — на «отлично».

После обеда наша замечательная тетка Ефимья принесла мне белье и «устное приказание» отправиться в баню. Я был «обходительный» и «свойский», как она говорила, тем более что с женой капитана Земцова тетка Ефимья имела свои чисто женские конфликты по банно-прачечным делам. Здесь же я должен сказать, что благодаря заботам тетки Ефимьи быт заставы заметно менялся в лучшую сторону.