Встречный ветер

— Наоборот, очень интересуюсь. Получаю ваши сводки, — отвечаю я ей деликатно.

После этого она обычно спускается с пирса на пляж, снимает свои зеленые спортивные штаны и, напевая, идет в море измерять температуру воды на разных глубинах. Всегда она ходит в этих зеленых штанах, других нарядов я никогда на ней не замечал. Иногда меня сопровождает Нестеров или кто-нибудь другой. Часто я задерживаюсь на судне дольше, чем это нужно. Ловлю себя на мысли, что она уже шлепает ладошками по воде где-нибудь далеко от берега.

Я выхожу на палубу, не поднимая головы, прыгаю на пирс и, словно паром из трубы, меня обжигает певучий голосок:

— Товарищ капитан, вы уже уходите?

Молча стучу каблуками по деревянному настилу. Вслед слышу звонкий смех и всплеск воды.

— Што это она так с вами, товарищ капитан, — удивленно и сочувственно спрашивает Нестеров. — В самом деле она не такая…

— Видишь флюгер крутится? — спрашиваю я его.

— Так точно. Это они его с Надей пристраивали.

— Ты им помогал?

— Было дело, товарищ капитан, — смущенно отвечает Нестеров и наклоняется к гриве коня.

— Почему же флюгер крутится? — спрашиваю я снова.

— Ветер потому что… — неопределенно отвечает он и сам тоже вертится в седле.

— Вот и у этой девицы так же. Тоже ветерком продувает…

Я пускаю коня в галоп. Щеки мои обжигает горячий встречный ветер. Конские подковы, наверное, выщелкивают из камней искры, но я их не вижу. Мне застилают глаза зелень Кавказских гор и большое синее море с одиноко купающейся на волнах чайкой.

После этого я не был на пристани несколько дней. Посты и наряды за это время там проверял Петр. Готовлюсь к поездке в отряд. Меня вызывают туда на сборы. Мой заместитель остается один. Что из этого полечится — я не знаю. Петр свое безволье и слабость возводит чуть ли не в степень подвига. В его неуравновешенном характере мне открылась новая черта-безмерного самолюбия и самонадеянности. Моя же беда заключалась в том, что я нередко еще обращался с ним так, как в пору нашей юности, смотрел на него, как на маленького Петьку Пыжика, способного созорничать и покаяться, прихвастнуть и даже с кулаками доказывать, что нос может расти и на затылке…

Раньше я этой его фантазии не придавал никакого значения. Сам был молод, глуп и наивен, как всякий обыкновенный мальчишка. Однако я ошибался. Оказывается, Петр себя никогда не считал рядовым, „обыкновенным“. В спорах с ним рассеялись все мои иллюзии. Пылкому, не особенно-то приученному к труду Пыжикову всегда грезился этакий горбоносый профиль старозаветного, обиженного жизнью поручика, смахивающего на Вадима Рощина — героя романа „Хождение по мукам“. Жизнь в военных училищах Петр считал самым прекрасным периодом своей юности, подготовительным трамплином для прыжка в большое будущее с кипучей разносторонней деятельностью. Многие из нас готовились к этому, готовятся и сейчас. Пыжикову хотелось миновать, перескочить многие ступени и ступеньки, где повседневный незаметный труд, проверка жизнью, испытания, первые успехи и неудачи — все, что создает прочную основу хорошего человека, нужного для границы офицера. Взгляды на жизнь у Пыжикова были неопределенные. Он хотел быть и хозяйственником, и политработником, и штабистом. Почему? Объяснить не мог. Но нигде не хотел брать на себя ответственность.

Не оставлял Пыжиков и своей мечты о „карьере ученого“. Его отец, крупный хирург, весной прилетал в наши края по служебным делам. Вызвал на пару дней Петра, сводил его в курортный ресторан и остался сыном весьма доволен. Да и что можно было усмотреть в нем плохого? Офицер-пограничник, границу охраняет, служит на заставе. Во всем этом и почета и чести много.

Позднее к нему приезжала мать, привезла кучу сладеньких пончиков, печенья, конфеток. На меня она смотрела как на чужого. Ей показалось обидным, что я, а не ее сын капитан и начальник.

— Способных людей всегда зажимают, — сказала она, вытирая глаза душистым платочком».

«…Не записывал несколько дней. Сегодня ездил на пристань и снова встретился с этой девицей в зеленых штанах. Тихонькая, скромная удивительно! На этот раз к своему костюму она добавила белый берет, а глаза у нее, кажется, совсем синие. Мне показалось в них что-то похожее на тоску. Петр ходит мрачный и неприступный. Работает много. Это меня радует. Надя, встретив меня, угостила куском недозрелой дыни. Между прочим, она сказала, что у Насти с Петром разлад, и убежденно добавила, что у них вообще ничего не получится. Во мне шевельнулась вдруг какая-то нехорошая радость. Разве мне нужен их разлад?

Завтра утром я уезжаю. Вечером сидели в канцелярии и зачищали хвостики недоделанного. Мы как будто примирились.