Встречный ветер

Сапангос, окончив пить, вытер губы рукавом рубахи, но крошки хлеба так и остались на его черном лице.

«Чего же это он так наелся?» — подумала Лукерья Филипповна и, взяв ведро с коровьим пойлом, направилась к двери.

— Один минута! — окликнул ее Сапангос.

— А? Какая еще минута? Мне корову надо кормить, — недовольным тоном проговорила Лукерья Филипповна.

— Я давно, хозяйка, не курил: нет ли у вас немного табаку или сигарет? Очень хочу курить. Я деньги дам.

— Ничего нет, любезный. У нас в доме никто не курит, Я схожу к соседу и попрошу. Подождите.

— Нет, к соседям ходить не надо… Хлеба надо.

— Принесет скоро.

— Долго нет, долго! — резко взмахнув грязными руками, проговорил он и нетерпеливо поглядел в окно.

— Придет, никуда не денется.

Лукерья Филипповна вернулась в горницу, поправила сползающее из люльки одеяло и, не глядя на этого страшноватого гостя, прислушалась к частому стуку своего сердца, а затем не спеша вышла в сени. Ей хотелось, чтобы все это скорее кончилось. Слишком неприятен был вид горбоносого оборванца с прилипшими к щетине крошками. Она догадалась, что он выловил куски хлеба из ведра с помоями и съел их. Жутко и тягостно было у нее на душе. Она прошла в сарай, поставила корове пойло и с тревогой стала ожидать старшую дочь.

Сапангос же, оставшись в хате с посапывающим Миколкой, снова подошел к окну. В саду по-прежнему было сонно и безмятежно тихо. Под молодым спокойным тополем желтели вымытые дождем созревающие помидоры, в приоткрытую створку вливался запах яблок и укропа. На изгороди, обвитой зеленой плетью, повисла белая продолговатая тыква с большим, сучкастым, похожим на рога, отростком. Тыквенные плети, как и виноград, оплели изгородь буйно и густо. Вдруг за широкими, как лопухи, листьями мелькнула зеленая пограничная фуражка и тут же исчезла. Сапангос отскочил от окна и, прижавшись к стене, торопливо вытащил из рваного кармана пистолет, сжал его в длинных с грязными ногтями пальцах. По раздавшемуся лаю собаки, беспокойному перелету птиц и промелькнувшей фуражке он понял, что угодил в ловушку. Секунду постояв в простенке, он кинулся в кухню, к двери и набросил на петлю легонький крючок, но вскоре сообразил, что этот самодельный крестьянский запор слишком ненадежен. Вбежав в горницу, он захлопнул окно, потом, схватив стол, потащил его в кухню и забаррикадировал дверь. Но этого оказалось недостаточно. С лихорадочной быстротой он нагромождал у входной двери длинные дубовые скамьи, стулья, туда же полетели все подушки и перина. А когда он волочил по полу спинку железной кровати, то зацепил люльку. Она так качнулась, что вылетевший Миколка шлепнулся на пол и громко, надсадно заревел.

— Уй, аллах! — полушепотом воскликнул Сапангос. — Как кричит!

Подскочив к стене, он прижался к оконной фрамуге и приготовил пистолет.

Услышав истошный плач сынишки, Лукерья Филипповна распахнула дверь сарая, намереваясь побежать в хату. В это время из-за стены выскочил пограничник с офицерскими погонами и толкнул ее в сарай. Это был старший лейтенант Пыжиков.

Из хаты загрохотали выстрелы. Расщепляя дощатую дверь сарая, пули впивались в бревенчатую стену. Петр, удерживая Лукерью Филипповну, почти силой заставил ее лечь за кормушкой на солому.

— У меня же там мальчик, сын! — в страхе шептала она.

— Лежите, мамаша. Не будет же он стрелять в ребенка, — успокаивал ее Пыжиков. С пистолетом в руке он стоял у дверного косяка и смотрел в узкую щель. Однако нарушитель не показывался, а только изредка бил по коровнику.

В углу причитала и стонала на соломе Лукерья Филипповна. Голос плачущего ребенка доносился все сильнее и сильнее.

— Боже мой! Я пойду туда! — выкрикивала она.

— Нельзя, — строго говорил Петр, — убьет вас…

— Страшный человек! Я сразу поняла это, — шептала Лукерья Филипповна. — Почему вы стоите? Он и вас убить может.

— Я вижу, куда он стреляет, — успокоил ее Пыжиков. — Ничего, мы его возьмем!

Нарушитель стрелять перестал. Ему никто не отвечал. Сапангос был уверен, что убил офицера, который удержал хозяйку и втолкнул в сарай. В чистом безоблачном утре заросшие лесом горы поглотили раскатистые звуки выстрелов и, казалось, замерли в ожидании чего-то сурового и страшного. Но пограничников тревожил не свист бандитских пуль, не грохот выстрелов, а непрерывный, захлебывающийся плач ребенка, который научился пока говорить единственное слово «мама» и сейчас протяжно, бесконечно повторял:

— Ма-ааа! Ма-ааа!

…Валю разбудили выстрелы. Протирая глазенки и ничего не соображая, она вскочила и села на смятую постель. Насти рядом не было. Из хаты доносился рев братишки, а потом громко, пугающе вскрикнула мать. Голос ее взвился и оборвался резкими, оглушительными пистолетными хлопками. Как ни испугалась Валя, она поняла, что где-то близко стреляют и с матерью что-то случилось. Полураздетая, в длинной ночной рубашонке, Валя выскочила из сеновала и с криком бросилась к сеням. Но добежать до двери она не успела…