Встретимся на высоте

— Ну-ну, хозяин, не трусь. Мы еще выпьем с тобой этой самой чертовки. Ах, хороша медовуха!.. — есаул выразительно посмотрел в лицо Харину. — Слушай, Демьян, мм…

— Демьян Евстафьевич Харин.

— Так вот, Демьян Евстафьевич. Значит, это верно, что азинский комиссар Овчинников из вашей деревни?

— Верно, господин есаул, — оживился Харин. — Мать тут у него, младшие брат и сестра.

— Сюда красные могут скоро и не зайти. Они нас стороной по флангам обойти стараются. Ну, а Овчинников, пожалуй, не утерпит. Захочет с матерью повидаться. Нам бы этого комиссара взять, да ежели б живым… У-у-у!.. Это все равно что туза прикупить к девятерной неловленной. Уж он бы у нас раскололся. Мы бы ему жилки помотали. Так вот представь, Демьян Елизарович…

— Понятно, господин есаул. Как раз напротив избы Овчинниковых живет Кузьма Поздеев. Сараюшко у него не велик, а человек пять с лошадьми разместится. В тесноте, да не в обиде.

— Понятлив ты, хозяин, понятлив. А кто такой этот Кузьма Поздеев?

— Из голытьбы, но наш душой и телом.

— Смотри, чтоб все шито-крыто. Вон парнишка у забора маячит. Чего он толкается тут?

Дема Харин сердито оглядел улицу.

— А-а! Тимка это Мазунин. Тимка, почему не на мельнице, али делов там нет?

— Нечего у народа молоть-то. Мельник уж неделю живет в селе. Скучно стало, я и пришел посмотреть.

— Чего смотреть, солдат, что ли, не видал?

— Так это ты́ у Полыгалова мельницу экспроприировал, проще говоря, отобрал и прикарманил? — есаул скривил в усмешке багровое лицо, сплюнул себе под ноги.

— Слушай, Тимка, бегом смотайся до Кузьмы Поздеева. Пусть сейчас же сюда явится. Айда!

— А мельницу береги, парень! — крикнул вслед ему есаул. — Вернется Полыгалов, передашь, ее в целости-сохранности законному хозяину… Тьфу! Не верю я всем этим Мазуниным, Мазюкиным, Завозюкиным… Чего он тут шатается, краснопузых ждет?

— Тимка парень смирный.

— Помяни мое слово, Демьян Ермолаевич…

— Евстафьевич.

— Помяни мое слово, Демьян Евстафьевич, утвердится ежели коммуна, смирнейший Тимка Мазюнин тебя на первой же сосне вздернет.

Очень хотелось Тимке встретить красных, но долго оставаться в деревне он не посмел, вернулся на мельницу.

Проснулся глубокой ночью. Разбудили его выстрелы. Бросился к окну, прильнул к холодному стеклу сторожки, прислушался. Стреляли в деревне. Тимка вышел на крыльцо. Стрельба прекратилась. И снова воцарилась томительная, глухая тишина. Где-то неподалеку в лесу, что разделял хутора и деревню, послышалось конское ржание. Когда различимым стал топот копыт, Тимка юркнул в сторожку, напряженно притулился у окна. Через несколько минут у мельницы остановился всадник. Было что-то странное в этом ночном всаднике. Вглядевшись, Тимка понял: конник был не один, перед ним, привязанный к седлу, лежал поперек лошади человек. На голове всадника островерхий шлем.

— Есть здесь кто? — постучал в окно всадник.

— Никого нет. Один я тут, — отозвался Тимка.

— Вот что, хлопец. Укрой до утра товарища, спрячь. — Боец снял раненого с лошади. Тимка сбегал за ключами, открыл дверь склада, привычно ощупью нашел рогожу.

— Вот тут кладите. Тут мякина, зарыть можно.

— Посветить чем найдется? И воды еще. Ну вот, товарищ комиссар, сейчас промоем рану, перебинтуем — и порядок.

— Налимов, скачи в штаб, — тяжело, с хрипом заговорил комиссар. — У них одна возможность уйти: только по Сухому логу.

— А если сюда нагрянут…

— Если, если… Маузер при мне, рука действует, глаза видят. Скачи!

— Ага, вот и свет. Закрой, хлопец, дверь поплотней. Окон тут нет? Давай-ка воду. Ну вот, сейчас будет полный ажур. Потерпи, Максимыч…

Пока красноармеец перевязывал комиссара, Тимка караулил коня и, замирая всем телом, прислушивался, не раздастся ли топот погони. Но в глухой немоте ночи он слышал лишь свое сердце, плеск рыбы в пруду да несколько раз хрипло простонал комиссар.

Проводив красноармейца, Тимка вошел в сарай, плотно прикрыл за собой дверь, сел на мякину рядом с комиссаром.

— Дядя Овчинников, тебе больно?

— Что?.. Ты с чего это решил, что я Овчинников?

— А я вас давно запомнил. С детства, когда вы еще в Пермь не уезжали.

— Как зовут-то?

— Тимофей Мазунин.

— А… Дмитрия Мазунина сынок… Тимка?

— Я и есть, дядя Овчинников.

— Слышал, совсем ты осиротел, Тимка?

— Давно уже.

— А я, брат, тоже… осиротел сегодня.

— Как это?

— Засаду беляки устроили. Избу оцепили… Ну, видно, метили в меня, а попали в мать. Наповал… И похоронить не пришлось…

— А вы-то как?

— А мы, Тимка, просто… Две гранаты им под ноги… И к тебе в гости явились.

— Дядя Овчинников, офицер казачий сказал: вернется, говорит, Полыгалов.

— А зачем он нам с тобой нужен, Полыгалов? Разве мы без него жить не сможем? Верно, Тимка?

— Верно. А только вон их, беляков, сколько через село шло. У них и пушки, и пулеметы.

— И пушки, и пулеметы у них, а бегут от нас, а?

— Бегут.

— И будут бежать. Потому что нет такой силы, которая устояла бы против рабочих и крестьян, которые на социалистическую революцию поднялись. Знаешь, кто это сказал? Ленин.