Возможно, так пролетел час.
— Смотрите, звездочка падает! Загадывайте желания! — раздается вдруг звонкий и по-детски восторженный голос Виктории.
В силу примет и то верилось сейчас больше, чем в любой непреложный факт нашей суровой действительности. От действительности устаешь, необратимо грубеешь душой. А как порой хочется обнять и приласкать живущего внутри тебя ребенка!.. «Чтобы… Она… чтобы Она поняла наконец, что я…» Вот ведь… в голове сплошная мешанина. Мысль не строится, и немножко обидно.
— Смотрите, смотрите! Еще одна! Загадывайте.
Я больше не пытаюсь загадывать.
— А не жирно ли нам будет, Вик? — посмеивается над Викторией Слива.
До моего слуха доносится тихое, будто покашливающее хихиканье Аборигена. Мне лень поднять голову, чтобы посмотреть, где он расположился.
— Абориген, — бросаю в пустоту я.
— У-у, — отзывается тот.
Я так и не понял, где он. Но поблизости.
— Ты загадал желание?
— Желание? Мое желание — самая очевидная вещь на свете. Вернуть жизнь, какой я жил прежде.
— А что ты сам готов сделать для этого? — не может не вмешаться Демон.
— Честно?
— Конечно, честно.
— Я бы продал душу дьяволу, чтобы это произошло.
Мы смеемся. Но смех наш какой-то натянутый, грустный.
— Способен допустить, что и я продал бы душу дьяволу, если бы знал: что такое есть «дьявол» и что значит «продать ему душу», — высказываю вслух свои мысли.
— Вы говорите такие вещи, каких говорить нельзя, — делает попытку прочесть нам нравоучение Виктория.
— Отчего же, Вик? — не соглашаюсь я. — Люди давно отменили для себя Бога. И пусть бы они верили хоть в дьявола — лишь бы жили по единым нравственным законам. Кому, ответь, от этого стало бы хуже? Абориген хочет справедливости, а помощи искать не у кого. Вот и вся история.
Разговор больше не клеится. Я чувствую себя неловко. Зачем полез в эти дебри? Умный очень стал, что ли?! А как все замечательно было минуту назад…
Хочется исправить ситуацию. Собираюсь с духом и обращаюсь к ребятам:
— Я тут песню на днях сочинил…
— Ого! — отзывается Демон.
— Хотите?
— Спой, — просит Виктория. Ее поддерживает Слива и даже Абориген.
Я приподнимаюсь. Из темноты протягивается рука Аборигена, держащая за гриф гитару. Ее самую, Демоновскую, которую тот не пожалел для «недостроек» — и вот применение нашлось.
Вступительные аккорды задают жесткий ритм. Я поражаюсь драйву и мощи собственного голоса и пою, как не пел никогда и никогда уже, наверное, не спою.