Встретимся в раю

Напомнив, как задумывалась, проектировалась и строилась Тверская атомная, автор статьи рассказывал о безответственной эксплуатации АЭС по принципу, который когда-то сформулировал одним словом легендарный оператор Самусь: дурдом… Говорилось в статье о бесчисленных внеплановых остановках оборудования, о бесполезных обращениях энергетиков в свое ведомство. Наконец, с сарказмом живописалось последнее посещение правительственной комиссии, скрывшей результаты проверки даже от персонала станции. Однако кое-что всплыло: подсчеты геофизиков показывали, что в районе Удомли образовалась глубокая карстовая воронка, и подвижка почвы — лишь вопрос времени.

«Нельзя допустить, — кончалась статья, — чтобы под самым сердцем России, на водоразделе ее главных рек, под видом энергетического гиганта продолжала работать атомная бомба с часовым механизмом».

Под Тверью застава службы безопасности движения выборочно проверяла машины. Мария уже приготовила было документы и постаралась полегкомысленнее улыбнуться, но усталый взопревший сержант, мельком глянув на лобовую наклейку с ядерным трилистником, только махнул полосатой дубинкой — проезжай!

На мосту через Волгу Мария опустила стекла, и влажный теплый ветер ворвался в машину. Хорошо бы сбежать вниз, к берегу, на рыжий откос, встать по щиколотку в воду и просто постоять, хоть несколько минут… Но Мария подавила это внезапное желание и подняла стекла. Она вдруг представила, как эта спокойная и широкая вода несет радионуклиды, как восходит над волжскими берегами невидимое беспощадное излучение.

Ее дважды останавливали — под Клином и у Зеленограда. Клинский дорожник, моложавый павиан, рыжий и безбровый, начал нахально просить телефончик, и, чтобы отвязаться, Мария назвала номер пожарной охраны АЭС пусть звонит. Зеленоградский патрульный, болезненный и хмурый, пошарил дозиметром под днищем машины и начал зудеть:

— Норма… Но вообще, барышня, машину мыть надо, и почаще. Губы-то красите! Верно? А еще в Москву собрались, и столицу… Кататься все любят, а мыть — не наша вахта… Погазуйте! Вот и дымок у вас… того… Просто не знаю, как быть.

Мария сунула ему сто рублей, и дорожник с достоинством отошел в сторону. Она резко тронула машину, ей стало стыдно, словно этот жердяй в черном комбинезоне увидел ненароком ее белье. И потому Мария заехала в Черную Грязь на мойку и только здесь немного повеселела: мойка — и в Черной Грязи! Выкупанная «хонда» посветлела, засияла ручками и стеклами и совсем резво въехала в столицу, уже накрытую сизой полуденной дымкой.

На улицах Марию поразило обилие застав дорожников, поливальных машин, передвижных клумб, а потом она увидела натянутое над дорогой белое полотнище с синими буквами: «Москва приветствует Мазовецкого!» Мария не знала, кто такой Мазовецкий, но, судя по размаху встречи, он был желанным гостем. В отличие от Марии… Там, где Петроградский проспект сливался с Волоколамским шоссе, дорожники разгоняли машины, идущие к центру, по параллельным проездам. Пришлось пробираться по Петровско-Разумовским переулкам, по Верхней Масловке и улицам Ямского Поля. Наконец она повернула на Садовое кольцо, докатила до Самотеки и поставила «хонду» на стоянку под путепроводом. Пока она делала все, как советовал Шемякин. Посидела немного в машине, готовясь к встрече с человеком, который мог, по уверению Шемякина, рвануть бумажную бомбу. Мог. И теперь оставалось надеяться, что он еще и захочет это сделать…

Самое страшное, додумала Мария мысль, не дававшую ей покоя всю дорогу, что Шемякин в общем-то сообщил ей мало нового. Каждый работник Тверской станции, от оператора до охранника, знал или догадывался, что вокруг АЭС не все чисто. Ветераны помнили выступления в печати начала девяностых годов, когда ненадолго всколыхнулась волна антиядерного движения. Что-то резкое писали в газетах и о Тверской станции. В нынешнем времени тоже хватало поводов задуматься. Для кого, например, была секретом строгая экономия воды, охлаждающей реакторы? Догадывался персонал, почему в озерах Удомли и Наволок нет рыбы, почему там никто не купается. Да что купаться — близко не подходят! Все слышали, что из Удомли уезжают, буквально бегут местные, бросая дома и участки.

Однако эти слухи и случайные сведения скользили по поверхности сознания, ибо все на станции жили и работали в замкнутых, хоть и достаточно комфортных мирках. У каждой службы даже общежития были свои, отдельные. И теннисные корты, и гаражи — у энергетиков свои, у дозиметристов свои…

Раньше, говорят, такого не было. Дружнее жили. Видно, кому-то понадобилось, чтобы люди меньше общались — ведь по одному или двум кускам смальты не представишь всей мозаики. А когда не знаешь, что тебя ждет, — и голова не болит.

Меньше всего работники станции общались с коренными жителями Удомли, да те и сами сторонились ядерщиков, словно прокаженных. Особенное отчуждение наступило после аварии в Курске. Удомляне пытались пикетировать станцию, и это вносило еще больше неразберихи во время дежурств.