Встретимся завтра

– Сидеть!.. – громко выдохнул один из милицинеров, молоденький сержант. Другой, постарше, отошёл к девушке, что-то спрашивал.

Он тоже шагнул, вроде бы в сторону, отряхивался, потирая свезённый об асфальт локоть.

– Закурите? – по-свойски предложил сержант, протягивая пачку папирос.

– Нашёл наконец… с боем… – усмехнулся он. – Можно две? А то теперь полночи не спать…

– Можно хоть три… Заслужили…

– Так что здесь произошло? – подошёл к ним второй милиционер, лейтенант.

– Да подрались, говорю, – снова забормотал мужик, – Ну выпил я немного… Ну и это… к девушке… познакомиться…

– Не вас спрашивают, – оборвал его лейтенант.

Сергей внимательно посмотрел на скрученного и только сейчас узнал в нём своего давнишнего дружка Тольку Гирина, с которым когда-то они жили в одном дворе, старом, послевоенном… И учились тоже в одной школе…

* * *

Года три назад, зимой, встретил он на рынке Толькину мать. Не виделись они, наверно, лет пятнадцать… Оттого в памяти его осталась она ещё не старой, всегда строго следящей за собой женщиной, в какой-нибудь модной шляпке, с причёской, яркими губами. Работала тетя Клава в гостинице для иностранцев, но не особо гордилась этим перед дворовыми бабами, частенько подкидывая им по сносной цене разную мелочь заморскую: платочки, перчатки, помады всякие… И у матери его косынка такая была – розовая, прозрачная, долго носила. Пацанам перепадали от тети Клавы значки, открытки, редкая в те времена жвачка. Однажды Толька, приглашённый к другу на день рождения, подарил Сергею толстую многоцветную авторучку шариковую – тоже диковинку. Напыженно объявив, что у него ещё две таких есть.

Тольку растила тетя Клава одна, об отце его никто из пацанов толком ничего не знал, да и не детское, не интересное это дело, тогда у многих из них отцов не было. И у Сергея тоже… Узнал он о папане своём подробно, когда уж семилетку кончал, рассказала мать, что уехал тот на Камчатку, на заработки, рыбу ловить, и не вернулся, женился там. Сергею два годика было. Видать, не сильно ловилась рыба-то, алименты присылал обычные. Бабы всё советовали матери «написать и проверить», но она отмахивалась, экономила как-то, укладываясь в свою фабричную зарплату. И об отце почти не вспоминала на словах. Лишь когда он с Ольгой встречаться стал и пошло дело к свадьбе, мать нет-нет да рассказывала ему о своей молодости. Она уже болела и, видно, чувствовала, что серьёзно это, оттого и плакала часто, как бы винясь перед сыном, что вот так, небогато жизнь прошла, ничего не собрала она ему, спасибо хоть квартирку отдельную перед пенсией дали, уважили за тридцать лет стажа фабричного, беспрерывного…

И вот стояла перед ним теперь тётя Клава – полноватая, стареющая, в искусственной шубёнке, одноцветном сером платке, глядела на него бледными глазами, улыбаясь нежданной встрече чуть вздрагивающими тонкими тёмными губами…

– Серёженька… Ой, дай я тебя поцелую… Какой, какой стал ты… не узнать… И меня не узнать, да? Старая я стала, Серёжа, да?.. Сколько ж мы не виделись, а? А я ведь… – она достала из сумки платочек, поднесла к глазам, – я ведь только недавно узнала, что Светлана Сергеевна… И… и на похороны не попала я, к сестре ездила… А мама ведь на год младше меня была… Ну как ты, Серёженька?..

Они отошли в сторонку от людской предпраздничной толчеи, постояли минуть десять.

– Слава богу, Серёженька, слава богу, что всё хорошо у тебя. Ты б зашёл как-нибудь ко мне с дочкой, я так и живу во дворе нашем, заходи… И с женой заходи… Одна я… Толька-то… Толька… – она снова вынула платочек. – Сидит… Вот посылку пойду сейчас отсылать ему. Сердце у меня, Серёженька, совсем плохое стало… Да год уж ему остался, придёт скоро, ирод…

Крепко, видно, обидел Толька мать, если слово такое у неё вырвалось. Помнил он, как тряслась тётя Клава над сыном единственным, одевала чисто, во всё новое, в комитете школьном родительском была, самые дорогие букеты приносил Толька в школу первого сентября…

В рынке крытом душно было, сыро, и они вышли на улицу, он проводил тётю Клаву почти до дома, держа под руку. И сколько ни шли они потихоньку по кое-как выбитой во льду ленточке асфальтовой – всё жаловалась она… Сидел Гиря, оказывается, уже второй раз.

– Не успел прийти, опять гулять начал. Дружков ещё больше объявилось. Пили. Не работал… Я уж какая терпеливая, а не смогла глядеть на это, уехала к сестре передохнуть хоть, сердце не рвать. Приехала, а он полквартиры вынес. Даже платья мои старые, я уж давно не носила их, узкие стали… для памяти держала в шкафу… Гляну, бывало, вспомню, как вы маленькие были, двор наш… Никого уж не осталось почти, Серёжа, из послевоенных… Ну вот тогда и слегла я… совсем… в больницу. Долго лежала, два месяца почти. А его в это время снова забрали, турбазу они какую-то ограбили. Вот ведь, Серёженька, как обернулось всё, вот жизнь какая… А он ведь хорошо учился, помнишь? Маленьким был… я, говорил, мам, капитаном буду. Пароходы всё рисовал, лодочки…

Прощаясь, пообещал он, что зайдёт к тёте Клаве, обязательно зайдёт. Да всё как-то не получалось…

* * *