Встревоженный зной джунглей

Разумеется, ему было, что прощать мне, и он знал это так же хорошо, как и я, но в том-то и заключается чудо любви: она не только стирает из памяти старые обиды, но и вообще отрицает их существование. У любви нет горьких воспоминаний и тайных счетов. Керк и я могли начать все заново, как заново рожденные. Это было возвышающее знание и, овладев им наконец, теперь я могла ощутить нежную жалость к тем, чьи глаза еще не открылись ему.

Прошлое было забыто, настоящее определено, и я как женщина начала планировать будущее. Я приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.

— Уин, я подумала о том, куда мы уедем отсюда?

— Твои друзья сказали мне, что вы уезжаете завтра утром.

В его голосе я услышала нотку примирения с этим фактом, и улыбка угасла на моих губах.

— Но ты, ты-то не думаешь, что я уеду с ними. Не сейчас. Уин, я остаюсь здесь.

Он молчал, глядя на меня снизу.

— Я остаюсь здесь, — твердо повторила я. — С тобой. — Затем, не дождавшись ответа, попыталась превратить все в шутку. — Или ты уже устал от меня?

Он страстно поцеловал меня, чтобы доказать, что мои последние слова не соответствуют действительности.

— Скорее я устану дышать.

— В таком случае, скажи, что никогда не отпустишь меня отсюда, — сказала я, устраиваясь поудобней.

— Я не могу тебе сказать такого, Роксана, — медленно проговорил он. — Потому что сейчас нельзя быть нечестным. И я хорошо знаю, что должен делать — отпустить тебя.

— Но если ты любишь меня…

— Именно потому, что я люблю тебя, у меня нет выбора. Ты должна это видеть также хорошо, как я. Дорогая, мы принадлежим к двум разным мирам, таким разным, насколько разными может их делать разделяющий их океан.

— Но ведь мы нашли друг друга, значит, наши миры не так далеки.

— Я буду всегда благодарен за это мгновение. Но разве ты не видишь, что это только краткое мгновение? Мы не можем соединить наши жизни через океан. Он слишком широк для этого. Я не могу войти в твой мир, и не буду просить тебя принять мой, — он так разволновался, что вскочил с кровати и принялся бесцельно вышагивать по комнате, словно только в движении могли найти выход обуревавшие его чувства. — Что я могу предложить тебе взамен твоей жертвы?

— Самого себя!

— Моя дорогая, — сказал он нежно, подходя к кровати и становясь надо мною. — Моя любовь у тебя есть и всегда будет, независимо от того, где ты будешь находиться. Но я не позволю тебе отказаться от славы и положения, ради которых ты всю жизнь упорно трудилась, чтобы обрести вот это, — и он сделал широкий жест, вобравший в себя всю Малайю.

Я встала на колени и обняла его за талию, боясь, что он растворится в темноте.

— Положение, успех — это смешно. Они ничто без тебя.

— Посмотри на меня, — скомандовал он, и я повиновалась. — Роксана, ты не смеешь так говорить. Ты много работала и не можешь так просто отказаться от всего, чего добилась. Боже праведный, ты хотя бы представляешь свою жизнь здесь?

— Да, милый.

— Боюсь, что да, — согласился он. — Благодаря моему эгоизму. Я не должен был разрешать вашей группе оставаться на плантации. Я знал, насколько велик риск, но мне хотелось задержать тебя здесь, хотя бы на четыре дня. С тех пор, как я увидел тебя, своенравную незнакомку, на ступеньках веранды, я хотел задержать тебя здесь. И до сих пор хочу. Но слава богу, я сумел преодолеть свой эгоизм и не могу использовать тебя как еще одну стальную ставню для улучшения своей жизни.

Судя по тому, как безжалостно Керк обстреливал меня аргументами, он, видимо, полагал, что я сделана из металла. Но металл не плачет, а мне так хотелось разрыдаться!..

— А как же я? — всхлипывала я у него на груди.

— Что я могу тебе обещать? Не могу даже того, что проживу от утра до утра. Ты только представь себе свое существование на этой забытой богом и затерянной в джунглях плантации. Скоро ты превратилась бы в еще одну плантаторскую жену, начала бы пичкать себя снадобьями от лихорадки, скулить и проклинать эту чертову погоду, и постоянной чувствовать, что каждая минута твоей жизни может стать последней. Я правда люблю тебя, Роксана. Люблю радостный блеск твоих глаз, твой озорной смех. Так не заставляй же меня быть свидетелем того, как твой смех умолкнет, а глаза поблекнут и наполнятся грустью. Пойми — то, что я читаю в глазах Оливии Виктор, мне представляется твоей будущей судьбой! С этим я не могу примириться!

— Рядом с Оливией — любимый муж. Могу поспорить с кем угодно, что для нее это намного важнее, чем свежие яблоки и сухой климат.

— Викторы — счастливчики. Если бог даст, в будущем году они вернутся в Англию. А я — не вернусь. Я останусь здесь до последнего вздоха, любимая.

— Разве это так необходимо? Кем ты приговорен? Мы тоже можем уехать куда-нибудь.

— Ты же знаешь, что это не так, — он разомкнул мои руки и отошел к окну. — Я должен остаться здесь. И это не упрямство или желание быть каким-то символом демократии. Бог свидетель, я не считаю себя героем. Меня тошнит от этой жизни не меньше, чем любого другого, оказавшегося здесь. Но у каждого человека свое место в жизни и негоже покидать его. Надеюсь я сумел объяснить тебе это.