Вступление

   Было еще много света, зимний короткий день и не думал кончаться, просто показывал, что время за полдень, но темнота - далеко. И можно долго-долго идти, слушать ветер над головами, смотреть, как он треплет короткие травки на волнах курганов, и тени на желтой дороге машут руками, смыкаясь в одну и расходясь, чтоб снова слиться. Здесь, чуть ниже ветра, капюшоны не нужны и все так, как надо - ничего не болит и нет еще усталости, нет холода и жары, слышны голоса и видны глаза друг друга. Ну и что, если он идет завершать круг, а она возвращается на ту дорогу, с которой хотела сойти. Ведь еще идут, вместе, и можно все изменить. Пока идут...

  

   В большом доме, крытом песочного цвета шубой, с аккуратно выведенными вокруг окон лепными квадратами, с новенькими зелеными воротами, поставленными крепко и широко, чтоб нормально въезжала во двор машина, было жарко натоплено. С самой веранды уже стояла жара, которую добавляло солнце, царапаясь сквозь ромбики цветных стекол.

   Разулись и Рита подвинула ему большие мохнатые тапки. Посмотрела на рыжую полосу глины по штанине джинсов и повела в комнаты. В прямых коридорах как-то вдруг несколько раз попалась им по пути бабка Настя, похожая на механического медленного жука. Генка кивнул и пробормотал что-то, но Рита сказала, не понижая голоса:

   - Да не слышит она, глухая. Старенькая совсем. Пока дойдет, забудет, зачем шла и идет себе обратно.

   За дальней дверью бормотал телевизор.

   - И тебя она не запомнит, не бойся. Иди сюда, снимай штаны и садись вот в кресло, я пойду замою грязь и повешу на веранде.

   - Снимать? - он застыл посреди солнечной комнаты на мохнатом ковре, щуря глаза от зайчиков в хрустале и полировках.

   Рита, стоя напротив, смотрела очень спокойно.

   - А ты зачем пришел-то? Снимай, говорю. Ну, отвернусь, ладно.

   Он стащил джинсы, стараясь, чтоб глина не сыпалась на ковер, но это же глина, вцепилась мертво, ее теперь только водой. И бухнулся, утонул в кресле, протягивая Ритиной спине скомканные штаны. Взяла, не оборачиваясь, и ушла из комнаты, тонкая, в черных джинсиках и черном свитерке с высоким горлом. Генка схватил со столика газету, положил на живот, стараясь не смотреть на свои колени, торчащие нелепыми кулаками. А там еще и носки... Он втянул носом воздух. Пахло полиролью, какой-то косметикой и - солнцем от широкого окна, за которым желтел склон холма. Чуть-чуть успокоился.

   Рита просунула в комнату голову и в Генку полетел огромный мягкий халат:

   - Надень, если стесняешься. Я скоро.

   Покрутил халат в руках. Представил, как напяливает его поверх военного свитера с погончиками и торчат из-под халата ноги в носках. Вздохнув, свитер снял. Снова сел, закутавшись. Издалека слышался шум воды и старческий голос, Рита отвечала отрывисто. Напрягся, услышав медленные заводные шаги близко в коридоре, но - пошли дальше, сильнее зашумел телевизор и притих, видно закрылась дверь.

   Генка смотрел вокруг. Маясь неловкостью, что становилась все сильнее, видел собором вознесшуюся стенку, сверкающую гладкими панелями и большими стеклами. Из-за стекол блестели рядочками фужеры, стаканы и рюмочки, что-то золоченое мелькало. В нишах - стопки журналов и газет и только в одной рядочком стоят книги. Правда, есть еще застекленные стеллажи у стены и оттуда тесный золотой блеск корешков. На полированном столике, полукруглом, - хрустальная лодейка размером со шляпу и в ней с горой конфеты в цветных фантиках. ...Телевизор. Огромный, Генка и не видел таких раньше. Прозрачные шторы и поверх них тяжелые парчовые, вишневого цвета, забранные по бокам огромными бантами.

   Поежился, вспомнив занозистый короб, на котором стояла его кровать с продавленной сеткой, старый исчирканный кульман, кухню, где по углам обои отклеились и свисали замусоленными кончиками. Хорошо, что не пошли к нему. Хоть там и щеколда на двери.