Вступление

   Взялся за ручку и повел дверь на себя. Несильно, успел открыть на ширину ладони и замер. На кровати, к нему широкой спиной, сидел Яша, неудобно, опираясь в пол ногой, чтоб не упасть, потому что мало совсем места - с краешку примостился. Из-за его руки были видны чудные Наташины волосы, по подушке. Нагнувшись, что-то делал с ее лицом. Витька напрягся, вспоминая глотку черного демона в степи и окружности ярких зубов.

   Но вот рука Наташи поднялась, легла на шею Якова. И, оторвавшись от ее лица, но не повернувшись, он заговорил. Шепотом перечислял ласковые слова, называл дурочкой и лапотенком, и еще выдумывал, видно плетя и сцепляя буквы прямо на ходу, не думая.

  - Я сам тебе принесу, ты лежи, кошка моя, ангел мой, моя мамка, серденько яшино, лапа-лапушонок мой в распашоночке...

  - Да... - вздохом по стояшему в номере коньячному перегару.

  - Пойду. Отдохни. Принесу тебе...

   Шелестели слова, как гирлянда из кроличьих хвостиков, пушистая и бесконечная. Витька, наконец, согнав с лица гримасу неловкости и удивления, осторожно прикрыл дверь. Торопясь, нырнул в полумрак банкетного зала, радуясь, что лиц сидящих не разглядеть. И его лица тоже. Сирена за столиком улыбнулась ему из-за плеча мужчины, того, что шофер. Помахала, сверкая перстнем, дама. Как же ее... Людмила как-то там.

   Налил себе коньяку в маленькую рюмку и стал ждать - что же дальше...

  

59. ВАСИНА СТЕПЬ

Ветер ходил в темноте - то медленно, а то бегал, спотыкаясь, валился в ложбины и замирал. Но Вася знал, ветер падает от не от того, что споткнулся. Играет. И как он не раздувает темноту? Вот было бы так - дунул сильно и полетела темнота кусками, как черными льдинами, такими, как приносит по весне из моря, и они лезут на берег. Только те белые. Но не было темных льдин, и ветер, играя, налетал из темноты, хлопал по лицу широкой ладонью, тащил с головы капюшон. Так шумел, трепыхая вокруг ушей шуршащую плащевку, что Вася остановился, не дотерпев до тихого места под горой и, вытащив из кармана скомканную шапку, натянул на голову, а капюшон скинул. Шапку ему мама связала и он ее не любил, дурацкая, в синих полосках по белому, как у маленького. Потому шапка всю зиму жила в кармане куртки и там привыкла, скомкалась. Но тут не видит никто, темно. И страшно, нужно слушать внимательно, что делается вокруг. Так что...

   Поправил вязаный колпак и сразу стало слышно, что кроме ветра и моря с двух сторон - за спиной и далеко впереди, за 'Эдемом" - ничего нет. Вася снова напомнил себе, все гуляют в домах, по степи никто не бродит, что ж они дураки что ли. И он не дурак, просто беспокойный, вдруг Витя забыл про подарок для Наташи. Это важно. Важно-преважно.

   Оглянулся вниз, на поселок в редких огнях фонарей и в частых квадратиках желтых окошек, и пошел вниз, с вершины первого из четырех пологих холмов. Внизу ветра не будет, но и огней тоже не будет, ни сзади, ни спереди.

  - Я не боюсь, - сказал шепотом. И двинулся по еле белеющей тропке. Ноги съезжали по глине, он взмахивал руками и замирал, если по пальцам вдруг хлестали высокие кустики полыни. Смотреть вперед себя было нельзя, все потеряется в темноте. А если в балке, среди темных склонов он не увидит тропинку, то угодит в грязь, прикрытую старой травой, а наверх придется лезть напрямки. ...В степи лучше ходить по тропинкам, а то ведь кочки, ямки, только кажется, что ровно кругом.

  - Коровы еще эти, - пожаловался сам себе, - натоптали дырок.

   Почти у самого дна балки заскользил вдруг обеими ногами, замахал руками, падая на спину. Так и съехал, извозив куртку, быстро вскочил и, испуганно оглядываясь, заставил себя постоять, чтоб глаза привыкли. Тропы не было... Задрал голову и посмотрел в небо. Черная туча навалилась на маковку неба, мама так на чайник кидала старый пуховый платок, сложенный, чтоб заваривался чай. Низкая туча, села на степь, и все звезды, что светили по краям ее, вместе с луной остались там, за верхушками курганов. Черно и черно.

   Опустив голову, стал разглядывать темноту под ногами и чуть подальше. Скашивал глаза, пытаясь определить, где белеет тропка, а где просто пятна в глазах плавают. Понять ничего не мог. И тихо-тихо внизу, от этого еще страшнее. Ветер посвистывал сверху, под тучиным животом, а сюда не шел.

   ...Дома все сидят за столом, мать с красными от духовки щеками, наверно, уже достала пирог. И оливье, уж на что целый тазик, но, как в том году, снова побежит "подрезать" из сваренных с запасом яичек и картошки. Дядя Петр смеется и, водя рюмкой над столом, рассказывает, как летел с острова, название такое, собачье, Шпиц, Шпицберген, и им запретили посадку, летчик летал и летал кругами над Москвой. Он все время это рассказывает. Как будто на острове, где полярники, снег и белые медведи, ничего и не было. А еще дома компот любимый, из вишни.